Птенец
Шрифт:
— Добрый вечер.
— Здрасьте.
Перед скамейкой вырос милиционер.
— Перебрали, товарищ?
— К сожалению, ни в одном глазу.
— Почему же к сожалению?
— Спьяну я бы уже давно храпака давал.
— Здесь, молодой человек, парк, а не ночлежка, Культурное заведение.
— Я бы культурно уснул.
— Поднимайтесь. Идите домой.
— Видите ли, я приезжий. Иду, шагаю по стране, понимаете? В данный момент объелся свободой и хочу в кутузку. К вам. У вас уютнее. По крайней мере, комаров нет.
— Шагайте в гостиницу.
— Экологи...
— Кто?
— Или этологи.
— Старшина.
— Я действительно приезжий, но бузотер и хулиган. Отведите меня, пожалуйста, в отделение.
— Кончайте, товариш, ваньку валять. Я вам повторяю, освободите скамейку и уходите.
— На одну ночь, товарищ старшина?
— Документы есть?
— Конечно. За кого вы меня принимаете?
— Идем. В отделении разберемся, что вы за птица.
Ржагин охотно поднялся, вскинул рюкзак, и они пошли по асфальтовой дорожке к выходу, печатая шаг. На Ивана напала веселость, он шел и посмеивался, а потом запел:
Что ж ты отуманилась, зоренька-ясная, Пала на землю росой...— Прекратите пение!
— Слушаюсь.
В приемной отделения милиции, освещенной яркой голой лампочкой, висевшей на забрызганном белилами шнуре, лысоватый дежурный, младший лейтенант, что-то писал, сидя за столом, с трудом поспевая выводить крупные буквы и цифры за своим беззвучно шамкающим ртом. Старшина, введя Ржагина, подошел и, сняв фуражку, перегнулся через барьерчик — на затылке у него тоже была полянка, скромное лысое местечко, никакого разговора между милиционерами не произошло. Ржагин огляделся. Слева, в углублении, на истертом кожаном диване неряшливо лежала женщина, отвернувшись лицом к стене. Справа стоял точно такой же диван, может быть, чуть больше потрудившийся на своем веку, этакий ветеран, знавший, несомненно, лучшие времена, некогда украшавший руководящие кабинеты, и посейчас упитанный, основательный, готовый еще послужить, и Ржагина неудержимо потянуло испробовать его старые добрые пружины.
— Я прилягу, с вашего разрешения?
Лейтенант поднял голову.
— Кто?
— Спал в парке, — сказал старшина.
— Гость, — уточнил Ржагин.
— Гостям мы не рады.
— Однако, — кивнул Иван на занятый диван, — дамам вы не отказываете в гостеприимстве.
— Она другое дело. Проспится, будет хныкать.
— Я не буду. Слово.
— Документы проверил? — спросил лейтенант.
Старшина еще раз внимательно оглядел Ржагина и, решив, должно быть, что грех солгать тут невелик, твердо произнес:
— Да. Все в порядке.
— Тогда кой черт привел?
— Чтоб зря не болтался.
— Товарищ, — спокойнее сказал лейтенант. — Ступайте домой.
— Я бы с удовольствием, товарищ лейтенант. Но дома у меня нет.
— Жена вышибла? Ступайте к знакомым, к друзьям, куда хотите.
— Я гость ваш. И прошу приюта.
— Уходите, сказано вам!
Решив, что дело сделано, лейтенант снова уткнулся в свои бумаги, а старшина, перегнувшись через барьерчик и безразлично отсвечивая лысиной, наблюдал, что там пишет начальник; они вели себя так, словно никого, кроме них, в отделении нет.
Быстренько расшнуровав ботинки, Иван на цыпочках, бочком, прошел мимо них и осторожно лег.
— Ты что-о? — оглянувшись, взревел старшина.
— Всего четверть часика.
— Тебе что приказано?
— Домой.
— А ты, шалопай ты этакий?
— Дом мой сегодня здесь. Честное слово, я смертельно устал и умираю, хочу спать. А вы возражаете. Почему-то.
Милиционеры даже оторопели слегка. Старшина первым нашелся — посуровел и произнес:
— Товарищ лейтенант, разреши, я оформлю ему пятнадцать суток.
— Маловато, — сказал Ржагин. — И за что? За то, что мне воля не по карману?
— Я найду, за что.
— Выведи, — с усталым раздражением сказал лейтенант. — И чтоб я его больше не видел.
— Слыхал? Вставай, парень, пойдем.
— Погуляем и споем?
— Отставить разговорчики!
— Есть. Куда вы меня, на ту же лавочку?
— За дверь.
— Неучтиво, товарищи.
— Хватит болтать.
— Для преступниц у вас все условия. Комфорт и уважение. А для честного человека, которому надоела свобода, шлагбаум.
— Он ненормальный? — встревоженно спросил лейтенант. — Психа приволок?
— Никак нет, — испугался старшина. — Вроде в разуме.
— Вроде.
— Да с понятием он. Придуривается.
— Выведи. Мешает, — сказал лейтенант и вдруг, бросив ручку об стол, сорвался на крик: — Можешь ты хоть это сделать или нет?!
— Ой, — сказал Ржагин, надевая ботинки. — Не выношу, когда из-за меня ссора. Сам уйду. Работайте. У вас дела поважнее. Адьё и будьте счастливы.
И рассерженно вышел.
Достал из рюкзака куртку, нацепил потуже на голову кепку и расстроенно побрел наугад по опустелой, плохо освещенной улице, не сходя на тротуар, прямо посередке ее, держась поистершейся осевой линии.
Прохладно сделалось. Редко где горел в окнах свет, по укромным уголкам разлеглась, затаившись, темнота. Город взяла ночь.
— Эй, звезды! — крикнул Иван, задрав голову. — Ведите меня! Ведите!.. Где она, ваша хваленая свобода?
И тотчас решил: вот переможется до утра и умчит из негостеприимного города, первого города на его пути, отказавшего ему в ночлеге. Его неудержимо клонило в сон, он готов был лечь на асфальте, поперек осевой, если бы не был уверен, что к утру окоченеет (а потом на какого-нибудь ни в чем не повинного водителя заведут дело).
Справа, в глубине двора, мелькнул слабый одинокий фонарь, освещавший лишь верхнюю часть столба, а чуть в стороне от него Ржагин, присмотревшись, заметил огонек сигареты — подвижный, странно прыгающий из стороны в сторону, то затухающий, то разгорающийся вновь. Еще один бедолага, подумал он, ишь как нервничает.
И свернул во двор.
Под тусклым фонарем на чурбачках сидели две девочки того подросткового возраста, который по неграмотности называют трудным, и по очереди, наверняка тайком от родителей, ненасытно и страстно высасывали дым из несчастной папироски, передавая ее из губ в губы. Ржагин очень старался не напугать их, но они все равно напугались. Предложил им московских сигарет, с фильтром, они отказались. От страха у них пропала членораздельная речь, их хватало только на хики, пожимки и преувеличенное жестикулирование. В углу двора Ржагин приметил приоткрытую дверь, ведущую в одноэтажную деревянную пристройку, и, понимая, что они сейчас упорхнут, спешно взялся за дело.