Птенец
Шрифт:
Иван отошел на качающихся ногах.
Там, у могилы, тихо разговаривая, собирались в обратный путь.
Он попетлял среди крестов и деревьев (стволы и кроны сделались белыми, но его это не удивило). Чалый конь, настороженно вскинув морду, уставил на него подслеповатый глаз. Теперь, сблизи, Иван видел, что он не чистой чалой масти, а с вкраплениями
— Что, парень?
— Тяжко... Не могу.
— Все равно. Надо жить дальше.
— Больно... Понимаешь, вроде... пуповина... оборвалась.
— А разве ты ей родной?
— Родней не бывает.
— Ну а родной, тогда не рвется.
— Она умерла.
— И что ж, что умерла? Ты же живешь? Стало быть, и она. Ничего, парень, не обрывается. Верно говорю.
Иван вздохнул.
— Отвези куда-нибудь.
— А не кувырнешься?
— И пусть.
Иван запрокинул ему за голову повод, подвел к месту, где был пенек, и неловко взобрался.
Обнял за шею, приник.
Конь вывел его на голое место.
Постояли, оглядывая даль. Дороги, дороги — на все четыре стороны.
— Ну, куда?
— А давай по солнышку.
И они медленно стали спускаться в распадок.
ЭПИЛОГ
В один из московских журналов рукопись пришла самотеком.
Называлась она «Забавно дитятко на рогожке рожено». Автор — Иван Ситцев. Однако прислал ее другой человек — Перетягин Викентий Сергеевич, пенсионер.
«Товарищи, — писал Перетягин в сопроводительном письме, — пожалуйста, посмотрите повесть. Автор в длительной командировке, но пусть это Вас не смущает. Я знаю его давно, и, будьте уверены, он не стал бы возражать против доработки с Вашей стороны, если вдруг возникнет вопрос о публикации».
Надо сказать, что вопрос о публикации не возник. Рукопись пошла своим обыкновенным путем и вскоре получила отрицательную рецензию.
Литконсультант журнала, Даля Милкина, запечатывая конверт на отправку, поделилась с товарищами по редакции, о чем повесть, что там и как.
— Есть куски в самом деле забавные, — сказала она.
— Погоди, — неожиданно заинтересовался один из штатных сотрудников журнала. — Фамилия профессора?
— Ржагин.
— Имя?
— Ой. Не то Парфен, не то Софрон. Отчество, кажется, Родионович... Знакомый?
— Оставь, — сказал сотрудник. — Я посмотрю, а потом сам отправлю. Хорошо?
— Пожалуйста, — сказала Даля, почему-то слегка расстроенно. — Возни меньше.
— Вот и чудненько.
Сотрудник рукопись прочел.
И немедленно написал Перетягину коротенькое письмо с просьбой о встрече.
«Викентий Сергеевич, — писал сотрудник. — Я совершенно случайно (не по служебной обязанности) прочел «мемории» Вашего протеже. В рукописи упоминается Попечитель. Надо полагать, это Вы? Извините за беспокойство, но не могли бы мы встретиться и кое-что обсудить? Есть задумка. Дело сугубо литературное.
С. Б».
И они договорились. И встретились.
В Сокольниках, у Перетягина дома.
Пили чай. Разговаривали.
— Хорошая у вас комната, Викентий Сергеевич.
— Да. Жаль расставаться.
— Снесут?
— Посмотрите в окно. Наступление на старую Москву прямо-таки тотальное.
— Ваш дом, насколько я мог заметить, художественной ценности не представляет.
— Он мил. Он мне дорог. А в Бескудникове я очень скоро... оскудею.
— Отдельная квартира. Удобства.
— Нет, молодой человек. Уходить я хотел бы отсюда... Но, простите, у вас, как я понял, ко мне конкретное дело?
— Совершенно верно, — сказал сотрудник. — Для начала — прочтите, пожалуйста.
И протянул листок.
«Уважаемый т. Перетягин!
Мы со вниманием ознакомились с повестью И. Ситцева «Забавно дитятко на рогожке рожено».
К сожалению, опубликовать ее не сможем.
По нашему мнению, повесть относится к той обширной категории работ, главная составляющая которых — зов почвы. Речь о том, что молодой человек ищет корни, основу, хотя делает это, нужно прямо сказать, весьма причудливо. Идеи свободной любви и любвеобильной свободы — все это было в литературе.
Кроме того, жанр есть жанр. Он требует определенной чистоты. А здесь какая-то невероятная путаница, какая-то анархическая смесь из плутовского романа, иронической прозы, озорного пересмешника и бог еще знает чего.
Справедливости ради следует отметить, что в повести есть ряд образных мест, забавных сценок, что герои ее нередко говорят живым языком.
Однако, слабости и изъяны работы преобладают над ее достоинствами.
Поэтому рукопись мы Вам возвращаем.
Благодарим за внимание к журналу,
литконсультант Даля Милкина».
— Понятно, — вздохнул Викентий Сергеевич и вернул рецензию.
— У меня к вам несколько вопросов. Вы позволите?
— Ради бога. Пожалуйста.
— Я буду спрашивать прямо, хорошо? И если вам покажется, что я слишком бесцеремонен, не отвечайте, я не обижусь. Договорились?
— Пока вы излишне церемонны.
— Если не ошибаюсь, прошло двадцать лет после описываемых в повести событий... И мне интересно... Вот ваша история, Викентий Сергеевич. Она изложена правильно? Все так и было?