Птица Ночь

Вирен Георгий Валентинович

Почти месяц не брался за перо. Дома даже аппарат не включал. Грустно как-то, пусто, и писать не хотелось. Для кого писать-то? Где он, кто он – «друг-читатель»?! Кого и чему могу я научить? Взрослые люди – такой народ, что им всё уже давно ясно. У каждого – сложившийся взгляд на мир, и не мне переделывать его. Что я, со своим скудным опытом городской жизни, жизни секретаря в ЖЭКе, могу им открыть нового? Ведь они уверены, что всё постигли. Ведь для них искусство – часть сферы обслуживания.

Несть пророка не токмо что в своём отечестве, но и в своём времени. Скучны им будут мои описания. Единая надежда моя – молодёжь. Эти жадны до нового, восприимчивы… Только молодёжь сейчас… Уж такая целеустремлённая – просто спаси Господи! Тоже –

всё знает. Куда, зачем, почем, что можно, что нет, когда надо, что полезно, кто есть кто… Юноша пылкий со взором горящим – ну! Впрочем, если и найдётся такой юный «друг-читатель», вырастет – всё равно свиньёй станет. Вот и пиши.

В частности, Ясав не мог понять одного: что значили слова пророка «смотри для другого». Яса был глазами и ушами Бабушки и смотрел для него. Так, может быть, пророк советовал найти другого хозяина? Или же он имел в виду, что смотреть надо для другой цели?.. Ясав приметил, что и другие члены Комиссии не остались равнодушными к предсказаниям Нордны. Агни стала задумчивой, говорила мало, допоздна сидела у костра; Муан, напротив, рано уходил в шатёр и, как догадывался Ясав, писал что-то; Авов почти перестал есть, хотя ему стоило страшных мучений смотреть, как другие уплетают жареных фазанов. И лишь Ясав со взбаламученной душой не знал, что делать. От потерянности он стал перебирать дни прошедшей жизни, но память подбрасывала ему единственный скучный сюжет: вот он в Доме Справедливости сидит за очередным отчётом, вот выезжает в провинцию для борьбы за сохранение комаров и бессмысленно торчит на вонючих болотах, вот возвращается в свой пустой дом, вот ложится под крики уличного вестника, и вот встаёт под те же крики, чтобы снова ехать в Дом Справедливости, вот Анири жадно глядит на золотой браслет… Вся его жизнь, уже наполовину прошедшая, внезапно представилась убогой, никому не нужной, жалкой, и под треск костра Ясав начал понимать, что жил он неправильно и никчемно, подчиняясь течению дней, которое не вело никуда, а только в ту окончательную пустоту, где не было видно ни зги. Он чувствовал, что пророк понял это, но почему-то не дал ясного совета – как быть и что делать. Ясав за всю свою жизнь не задавался такими вопросами, и теперь ему было мучительно самому искать ответы на них. Раньше цели стояли перед ним так незыблемо, что сомневаться в них можно было разве что по недоумию, но вот налаженный порядок сломался, и оказалось, что цели эти были пустышками, и почва ушла из-под ног. Он снова и снова думал о словах Нордны. Другой хозяин? Кто? Другая цель? Какая? Нет, всё не то, – подсказывало Ясаву какое-то лишнее чувство – не то седьмое, не то восьмое… Тёмен был смысл совета, но ведь и мир был тёмен, непонятен, и при свете полуночного костра жизнь представилась Ясаву непроницаемо чёрным лесом, самой ночью, сплетённой из тайн, раскрыть которые не дано никому и никогда…

ОТРЫВОК ИЗ КИНОСЦЕНАРИЯ

– Ты спишь?

– Нет.

– Ты любишь тишину?

– Нет. Иногда я боюсь её. А ты?

– Не знаю. Я об этом никогда не думала, только сейчас.

– Тишина – опасна.

– Наверное. Я не привыкла бояться.

– Ничего?

– Ничего. Ты, кажется, завидуешь?

– Может быть. Чуть-чуть.

– Я всегда думала, что ты очень сильный.

– Я и есть сильный.

Они говорили шёпотом и медленно. В долгих паузах они слышали тишину мёртвого леса и редко – слабый треск костра (здесь надо дать ночной пейзаж. Очень лаконично, но выразительно. И атмосферу: всё тихо, но напряжённо).

– Агни, ты любила когда-нибудь?

– Да, ещё девчонкой.

– И что же?

– Ничего. Потом выросла.

– И больше уже не любила?

– Ну я ведь сказала.

– Холодная нынче ночь.

– Мне кажется, должен пойти дождь.

– Дождей давно не было. Ты хочешь?

– Да.

И спустя час зашумел дождь.

– Ты очень нежный, Йердна.

– Спасибо. Мне давно так не говорили.

– Это правда.

– Я знаю. Хочешь, скажу, как зовёт меня мать?

– Скажи.

– Кролик.

– Как

хорошо.

– Можешь тоже звать меня так.

– Лучше я не буду.

– Как хочешь.

– Ты сердишься?

– Я никогда не сержусь.

– Почему?

– Я человек действия. Любимым я всё прощаю, всем другим – мщу.

– А мне?

– Вот и дождь кончился.

(ПЕРЕРЫВ КИНОСЦЕНАРИЯ)

Город Нинилак от моря уходил по склонам вверх и там терялся в холмах. Сложен он был из белого камня, покрыт рыжей черепицей и увит виноградными лозами, густыми и плодоносными. От этого, как помнил Ясав, воздух в Нинилаке был томительно сладок. Улицы громоздились одна над другой, отделённые каменными террасами, которые, как ступени, уводили выше и выше, туда, где сейчас в сплетении сухих кустарников притаились Ясав и двое стражников. В ранний час ясного дня, обещавшего стать ослепительно солнечным, они наблюдали мятежный Нинилак, таивший ещё не понятную до конца угрозу.

Йердна всё же решил идти на Нинилак: открыто не повиноваться Бабушке было ещё рано. Однако он прикинул, что войска, – если они и вправду были отправлены, – должны прийти в город дня через три-четыре, а Комиссии было туда лишь два дня пути. Поэтому всячески затягивал поход: устраивал частые и долгие привалы, без нужды то и дело посылал стражников на разведку, заставляя всех ждать их возвращения, а в 20-ти фиакрах от Нинилака и вовсе приказал сойти с дороги в холмы и там дождался наступления темноты. Ночью Комиссия приблизилась к Нинилаку на расстояние двух фиакров, и в потайном месте, не разжигая огней, заночевала. На рассвете Ясав и двое стражников были посланы в разведку.

Город казался вымершим. Ясав видел его года три назад, и сейчас был неприятно удивлён его видом. Ни единого листочка не виделось на лозах, всегда густым навесом скрывавших строения, ни одна птица не подавала голоса, и даже свиньи, обычно десятками бродившие по улицам, исчезли. Город стоял, сверкая обнажённым камнем, и лишь далёкий шум прибоя нарушал безмолвие.

– Будем ждать, – шепнул Ясав спутникам. – В город ходить опасно.

Так они и сидели, наблюдая, как поднимается солнце. И когда оно приблизилось к зениту, Ясав понял, что дело неладно: ни одна живая душа не показалась на улицах, добрый десяток которых отлично просматривался с холма.

– Пойдём, – сказал Ясав, набравшись духу, и поднялся во весь рост.

Тропа с холма вывела их на задворки захудалого домишки. Его двери были открыты, но Ясав не решился зайти внутрь. С пиками наизготовку, с длинными резаками в руках трое вышли в переулок, зажатый меж двух каменных стен высотой в человеческий рост. Они прошли до угла, и Ясав медленно заглянул за него – на широкую улицу, шедшую к морю. Было тихо и пусто. Под порывом ветра где-то хлопнула рама открытого окна – и снова стало тихо.

– Поглядите, – шепнул один из стражников, тронув Ясава за плечо. Он обернулся. В другой стороне от угла, посредине улицы, лежала куча тряпья, похожего издали на одежду шлемоносца. Трое осторожно подошли к ней – и отшатнулись.

– Великая Бабушка, что же они с ним сделали, – в ужасе протянул стражник.

Тряпьё прикрывало куски разорванной плоти, когда-то бывшей человеком. То, что было головой, валялось поодаль.

– Это не люди, – сказал Ясав.

– Мерзавцы, подонки, – откликнулись стражники, не в силах отвести взглядов от страшных останков.

– Нет. Это сделали не люди. Смотрите – части тела просто нет. По-моему, беднягу кто-то сожрал… Заметьте, крови почти нет ни на нём, ни вокруг.

– Великая Бабушка, что же это…

Ясав соображал быстро. Он знал своих соплеменников: они могли убить шлемоносца, повесить его, выставив труп на всеобщее обозрение, или даже таскать его по улицам под улюлюканье толпы. Но на изощрённые пытки, на зверство… Нет, не способны! Это – загадка, уже вторая задень, и не одна ли у них разгадка?

Ясав не хотел возвращаться, не выяснив всего. Трое, ступая как по полю над трясиной, двинулись по улице. Хлопали рамы окон под ветром, шуршали голые виноградные лозы, прибой методично шумел впереди…