Птицеферма
Шрифт:
— Да не пойду я, — возмущается.
— Пойдешь, пойдешь, — откликается напарник, аккуратно подталкивая Кайру к соседней двери, за которой ей и место.
Терпеливо жду, когда до соблазнительницы-неудачницы наконец дойдет, что Ник не шутит и его поведение не часть любовной игры.
Доходит.
Кайра крепче стягивает простыню на своей груди, чтобы та не слетела, и гордо вскидывает подбородок.
— Идиот. Не знаешь, что потерял! — заявляет Нику. — Еще в ногах у меня валяться будешь! — и с силой впечатывая босые пятки в пол, удаляется в свою спальню. Естественно,
Ник стоит, привалившись плечом к дверному косяку и сложив руки на груди, и явно сдерживает смех только ради меня. Впрочем, получается у него не очень.
— Только не говори, что тебе это льстит, — взмахиваю рукой в сторону только что захлопнувшейся двери.
Качает головой.
— Ничуть, — но ему все еще смешно.
Чертовски жаль простыню. Ждать от Кайры, что она ее вернет, бессмысленно. Скорее, порвет на лоскутки и сделает из нее шаманскую куклу, которую назовет моим именем и будет тыкать гвоздями.
С грустью смотрю на лишенную простыни кровать.
Ник заходит за мной, запирает дверь.
— Какого черта ты отдал ей мою простыню? — ворчу.
— Мне надо было выставить ее отсюда в чем мать родила?
Передергиваю плечами.
— Добежала же она сюда с голым задом, — огрызаюсь. Простыню действительно жаль.
— Эм, посмотри на меня, — Ник подходит ближе, заглядывая мне в глаза.
— Что? — припечатываю взглядом.
Я в бешенстве. Кайра своей наглостью перешла все границы. Видит бог, ещё минута — и я бы выкинула ее из своей постели за шкирку.
— Ты что, ревнуешь? — ему все еще смешно.
— Вот еще, — фыркаю.
— Янтарная, — Ник уже открыто смеется, — ты мне льстишь.
Провожу ладонью по лицу, пытаясь успокоиться.
— Я просто не понимаю, — признаюсь, — почему все женщины, которые терпеть не могут меня, жаждут затащить тебя в койку?
— Может, потому, что я неотразим? — одариваю его тяжелым взглядом. Вздыхает и перестает паясничать. — Ладно, серьезно, — ну, наконец-то. — Во-первых, я ей приглянулся, когда только появился: ещё чистенький, новенький, неопробованный, — морщусь. — Во-вторых, Чайка так старательно обмусоливает послышавшийся ей скрип нашей кровати, что половина Птицефермы уже считает меня чуть ли не богом секса, — теперь закатываю глаза. — В-третьих, уверен, на активные действия ее надоумил Филин. А она не додумалась ни до чего менее прямолинейного.
Мгновенно напрягаюсь.
— При чем здесь Филин?
Ник пожимает плечами.
— Так он сейчас и отзывал меня, чтобы спросить, как нам с тобой живется. Мол, я показал себя ценным работником, и если мне плохо с тобой, то он готов повторить состязания, чтобы я сменил себе партнершу.
Выходит, Глава решил перестраховаться и не ждать отведенную мне неделю для сбора информации. Кайра доносила бы ему охотно все, что он хочет знать. Что ж, в логике Филину не откажешь.
— И что ты ему сказал? — интересуюсь.
— То, что у меня хоть и дурной вкус, но постоянный.
— Не смешно, — говорю; отхожу,
— И все-таки ревнуешь, — довольно заявляет Ник за моей спиной.
Разворачиваюсь и запускаю в него смятой простыней — досохла.
Естественно, ловит — реакция у него отличная.
ГЛАВА 33
На каждое действие есть противодействие. У каждого поступка есть свои последствия. Кажется, ранее я уже думала об этом. Но, как оказалось, вынесла для себя не все уроки…
Дождь снова идет всю ночь. К утру переходит в мелкую морось, но окончательно не прекращается. Что второй день подряд делает поход на огород бессмысленным.
Сова дает распоряжения, кому и что следует сделать во дворе или в бараке в местах общего пользования, а сама закрывается на кухне варить самогон — действие, по мнению большинства, священное.
Варит самогон Сова всегда в одиночестве и никого к себе не подпускает. Вот и сегодня Чайка всеми правдами и неправдами предлагает свою помощь, в надежде выведать технологию производства. Но, ожидаемо, остается с носом — Сова не глупа, чтобы делиться подобными секретами, уменьшая свою ценность в глазах Главы.
Женщины перелаиваются: Сова, сдержанно, но в своей резкой манере велит Чайке не лезть не в свое дело, а Чайка вопит, что Сова совсем страх потеряла и возомнила себя хозяйкой. В общем-то, никто не обращает на них особого внимания — все слышали подобную беседу уже миллион раз. И всем известен ее итог — каждая останется при своем. Чайка, правда, еще не меньше часа будет перемывать косточки пожилой женщине, которая, по ее мнению, живет уже слишком долго.
Когда Сова уходит, все остальные женщины, и я в их числе, разбредаются по своим выделенным участкам работы.
Мне на сегодня достается мытье столовой.
Помещение огромное, и для генеральной уборки тут не помешало бы хотя бы несколько пар рук. Впрочем, я благодарна Сове за то, что она не снарядила со мной помощниц: провести день в тишине и одиночестве на Птицеферме — подарок.
Морось прекращается только к обеду, и сквозь плотные облака даже проглядывает робкое солнце.
Драю столы, оттирая въевшиеся и заскорузлые пятна, оставшиеся от некачественной ежедневной уборки на скорую руку. Мою стены и окна. Прыгаю по стульям и подоконникам, стараясь дотянуться как можно выше.
Как итог: к вечеру падаю с ног от усталости. А еще даже не добралась до полов.
По моим подсчетам, до ужина ещё не меньше пары часов, и я рассчитываю успеть все доделать. Подхватываю таз с грязной водой, в которой плавает тряпка, и направляюсь во двор — нужно сменить воду и выполоскать тряпку.
То, что что-то не так, понимаю, едва спускаюсь с крыльца — двор пуст. Валяется второпях брошенная метла, которой в мою прошлую смену воды орудовала Чайка. Под бельевыми веревками стоит наполовину загруженный стиранными вещами таз, в то время как остальное белье продолжает болтаться на веревках.