Птицеферма
Шрифт:
Окно распахнуто настежь. С улицы в комнату попадает яркое солнце, быстро высушивающее влагу, и прохладный ветерок. В помещении пахнет мылом и свежестью. Пока здесь жил Пингвин, никакая уборка не помогала до конца избавиться от его запаха.
Как раз сгребаю постельное белье и намереваюсь заняться стиркой, пока позволяет погода, когда дверь тихонько приоткрывается.
Оборачиваюсь: Рисовка.
— Гагара, — стоит в дверном проеме, крепко сжав бледными пальцами дверь, — можно войти?
Неожиданный
— Входи, — разрешаю. За все время нашего знакомства Рисовка была в моей комнате несколько раз, но и то для того, чтобы помочь Сове с обработкой моих ран, когда я лежала в беспамятстве. — Проходи, садись, — указываю на единственный стул.
Но гостья качает головой. Входит, притворяя за собой дверь, и остается возле нее; нерешительно осматривается, будто находится здесь впервые, переступает с ноги на ногу.
— Спасибо, но я ненадолго.
— Как знаешь, — не настаиваю. — Что-то случилось?
Если бы Рисовка пришла ко мне, чтобы передать очередной вызов к Главе, то вела бы себя иначе. Так ведут себя, когда хотят поговорить о чем-то личном. Но у меня нет никаких личных дел с Рисовкой. Мы не то что не подруги — даже не соседи: Сапсан и Рисовка живут в другом конце коридора.
Мне не по себе. Это паломничество настораживает: сперва Олуша, теперь Рисовка.
Неужели Филин решил задействовать в давлении на меня и ее?
Молчание затягивается.
— Ты хотела мне что-то сказать? — подталкиваю, поняв, что мы можем стоять так еще долго.
Рисовка кивает.
— Гагара, — повторяет мое птичье имя и замолкает, кусает губы. — Гагара, я о вчерашнем, — за последние сутки так много всего произошло, что я даже не сразу понимаю, о чем она. Только после продолжения доходит: — Не говори, пожалуйста, Сапсану.
— Не скажу, — обещаю.
Это обещание мне ничего не стоит. Я не собиралась болтать.
Но Рисовка меня будто не слышит.
— Не рассказывай Сапсану, что я и Филин, что мы… — продолжает, смотря не на меня, а в пол; ее голос предательски срывается.
— Что ОН, — поправляю со вздохом. — Не «вы».
Рисовка мотает головой, все еще изучая взглядом то ли носки своих ботинок, то ли сцепленные на уровне бедер руки.
— Все было добровольно.
Напоминает аутотренинг. Или — как это называют психотерапевты? — фазу отрицания.
— В первый раз? — мой вопрос звучит как допрос прокурора. Даю себе мысленный подзатыльник.
— Не в первый, — вздыхает Рисовка. — Но Сапсан не знает. Он… Он не поймет.
Что ещё раз доказывает уникальность пары «Сапсан — Рисовка», единственных здесь, у кого по-настоящему человеческие отношения, основанные на заботе друг о друге и взаимоуважении.
—…Сапсан, — продолжает, — он
Нет, она не плачет, мне показалось. В ее глазах нет слез, зато есть обреченность, подходящая древней старухе, а не молодой женщине.
На мгновение прикрываю глаза; качаю головой.
— И это ты называешь «добровольно»?
— Как есть. Не говори Сапсану. Не скажешь?
— Не скажу, — обещаю еще раз.
— И все же, — не унимается Рисовка. — Я видела твой взгляд. Ты… осуждаешь?
Это было бы забавно, если бы не было так грустно — Рисовка все еще боится чужого осуждения, здесь.
Женщина, забывшая о себе ради жизни любимого человека, страшится моего осуждения…
Качаю головой.
— Я не осуждаю, — говорю правду. — Я ненавижу. Но не тебя.
Рисовка испуганно моргает, смотрит непонимающе. Однако я не собираюсь ничего объяснять.
— Ну, я пойду? — делает неуверенный шажок к двери.
— Иди конечно, — улыбаюсь ей. — Заходи, если что-то понадобится.
— Спасибо, — робко улыбается в ответ и исчезает за дверью.
Моя же улыбка спадает с лица, стоит двери захлопнуться.
Как ни стараюсь, не могу представить, что могла натворить такая, как Рисовка, чтобы заслужить свое заключение здесь. Момот, Ибис, Чиж, Кайра — да. Но Рисовка…
ГЛАВА 32
К вечеру снова припускает дождь.
Снимаю не успевшее просохнуть белье уже под мелкими холодными каплями. Места для сушки под крышей нет, приходится развешивать вещи в комнате: что-то — на стул, что-то — на дверцы шкафа.
Только успеваю закончить с «украшением» жилища, как возвращается Ник.
— Привет, — взмахивает рукой.
— Привет, — откликаюсь эхом.
Напарник снова вымок. На ходу сдергивает с себя футболку. Останавливается посреди комнаты, ища взглядом, куда бы ее повесить, но все подходящие места оказываются заняты.
— Давай мне, — протягиваю руку. — Если завтра не будет дождя, постираю.
— Угу, — буркает, отдавая мне вещь.
Отходит к кровати, раздевается дальше. Движения резкие.
— Ник, что-то не так?
Поднимает на меня глаза. Усмехается.