Птицеферма
Шрифт:
Эта система прогнила насквозь. Отправляя преступников на Пандору, власти переселяют их в ад. Маленький, ограниченный пределами лагерей ад, где люди окончательно теряют человеческий облик. Альянс говорит об облагораживающем труде, а взращивает в бывших преступниках животные инстинкты, лишая их благ цивилизации и хоть какого-то подобия контроля. Почему бывших? Потому что — теперь я точно знаю, — человек, лишенный памяти, не в ответе за то, кем был раньше. Не все были садистами по натуре, как Момот и Филин. Были и такие, как Сапсан и
Систему нужно менять. И я никто, чтобы сделать это собственноручно, но мне удалось стать той, кто пролил остальному миру свет на эту историю.
Мигает экран коммуникатора.
«Эмбер, полковник хочет с тобой поговорить», — уже в шестой раз пишет мне Ким. От самого Старика — ни слова. Уверена, они с секретарем уже перевернули все документы в поисках так и не подписанной мною бумаги о неразглашении.
Ким ещё пытается чего-то от меня добиться. Полковник слишком умен и понимает, что ему официально не в чем меня обвинить.
Назад не отмотать. И это чувство полного невозврата опьяняет.
Мне никогда не искупить всех своих грехов, но за то, что я сегодня сделала, мне не стыдно. Возможно, ничего так и не изменится. А возможно, у оставшихся на Пандоре людей будет шанс выжить. А у других — никогда не попасть в этот кромешный ад. Время покажет.
Старик прав: я облажалась, не справилась. Взялась за то, что мне не под силу, и провалилась с треском. Кто знает, добилась бы я успеха, не подмени неизвестные дозу введенного мне слайтекса. Но шанс у меня был.
Если бы мы накрыли наркоторговцев тогда, два года назад, не было бы большинства этих смертей. Сова была бы жива. Рисовка, Сапсан, Олуша. Даже Кулик, Тетерев и Пингвин были бы живы. Потому что все изменилось бы еще за два года до их смерти. Так или иначе.
Я облажалась. И на моих руках кровь не только восьми наркодилеров, прилетевших уничтожить Птицеферму, не только Кайры и Филина. Но и всех тех, кто умер на Пандоре за последние два года.
На моих и на руках того, кто меня так жестоко подставил. Не успокоюсь, пока не выясню, кто это сделал. Для мести лично мне — слишком масштабно. Наверняка спасали бизнес по добыче синерила. Но тогда, выходит, у нас в команде был крот.
Это не я, не Ник и не Старик. Будь предателем сам Маккален, он ни за что не позволил бы Нику отправиться на мои поиски и тем более привезти меня назад. Тогда кто? Все-таки Мейси? Дорнан? Даг? Рафаэлла? Ким?
Слишком сложно будет выяснить извне.
Но это потом. А сегодня я пью ромашковый чай из пакетиков, пачку которых обнаружила в дальнем углу кухонного шкафа, и впервые за два года чувствую, что сделала что-то правильное.
Я больше не прежняя Эмбер, карьеристка, пытающаяся что-то доказать себе и другим. Но и не Гагара, мастерски умеющая терпеть, боящаяся собственной тени и готовая умереть в любой момент.
Я — это я. Поломанная и нескладная. Скелет, обтянутый неровно загоревшей кожей. Убийца, на руках которой предостаточно крови.
Я — это я. Я себя принимаю. Здесь и сейчас. Со всеми грехами, шрамами и недостатками.
Принимаю. До дна.
Пищит снимаемая с двери сигнализация.
Не шевелюсь, потягиваю чай. Ключ и код от защиты есть только у одного человека. А его мне бояться не нужно. Он тот, кто никогда меня не подставит и не предаст.
Ник врывается в квартиру ураганом.
Улыбаюсь ему, но он игнорирует мою улыбку.
— Ты что наделала?! — орет на меня с порога. — Они же тебя теперь упекут до конца жизни!
От первого удивления улыбка начинает сползать с моего лица. Но затем снова возвращается.
Он просто испугался. Испугался за меня.
Не спеша ставлю кружку на стойку. Встаю, оправляю полы халата и развожу руки в стороны.
— Иди ко мне, — и продолжаю улыбаться. Как идиотка.
Ник пораженно моргает.
— Эм, ты в своем уме? Тебе нельзя было рассказывать о положении дел на Пандоре на телевидении. Мы все подписали бумагу о неразглашении, — запускает руку в волосы, привычно убирая их от лица. — Это серьезное преступление. Ты что, не понимаешь?
По-прежнему улыбаюсь; качаю головой.
— Я ничего не подписывала. Ким забыла дать мне документ на подпись, а я не напомнила. Ничего из того, что мне было известно по службе ранее, я не рассказала. Только о том, что видела на Пандоре своими глазами. А на тот момент по документам я уже не была агентом Интерпола. У них на меня ничего нет.
Ник вглядывается в меня, будто проверяя, не шучу ли. Киваю, подтверждая: не шучу.
— Ну ты даешь, — наконец, выдыхает с облегчением; проводит ладонью по лицу. — Ты меня до чертиков напугала.
Знаю. И от этого мне безумно тепло внутри.
Снова развожу руки.
— Иди ко мне.
Мое подсознание пронесло любовь к этому человеку через блокаду слайтекса, толкало меня к нему даже тогда, когда я не понимала, что Пересмешник и Ник Валентайн — один и тот же человек. Подсознание оказалось умнее меня самой, вечно ищущей причины быть несчастной и делающей несчастным единственного, кто для меня по-настоящему важен.
Я.
Себя.
Приняла.
— Просто иди ко мне.
Ник усмехается. У него такой вид, будто он не верит собственным ушам.
Качает головой, не сделав ни шага ни навстречу, ни прочь.
— Янтарная, я не щенок, которого можно приманить, а потом пнуть под зад, когда настроение переменится.
Я сделала ему очень больно. На этом самом месте. Меньше недели назад. Так, как не делала еще никогда. Потому что никогда ещё мы не заходили так далеко.
— Я знаю, — соглашаюсь.
Ник смотрит прямо на меня, глаз не отводит, не прячет взгляд.