Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
Потанин разлил вино по фужерам. Выпили.
— У меня еще одна загвоздка, — продолжил он и взял с тарелки прямо рукой кусок пирога. — Два моих заместителя не любят контрольные полеты. Оба — асы, понимаешь. Один с опытом, другой с лихостью. Однажды послал я их вместе, чтобы друг у друга технику пилотирования проверили. Прилетели, ругаются: у одного — это не так, у другого — то. Помнишь, как в побасенке? Два командира на «спарке». Один докладывает, что находится на четвертом развороте, а другой, из задней кабины, тоже говорит, что находится на четвертом. А руководитель им по радио подсказывает: дескать, разберитесь, вы же на одном самолете летите. Видишь ли, командиры
— Хватит, хватит, — предупредила она, убирая со стола посуду.
Я хотел сказать, что своим примером Потанин лишь подчеркнул, что в части у него нет единой методики обучения. Если один летчик делает так, а другой — по-своему, значит, оба они не знают, как делать правильно, делать, как установлено. Выходит, каждый командир и от подчиненных требует «своей» техники пилотирования, а не единой для всех. Но я не стал говорить Виктору, в этом надо убедиться.
— А вот это помнишь? — спросил Потанин, любовно разглаживая в руках коричневый, из потрескавшейся от времени кожи шлемофон.
— Как же не помнить? — удивился я. — В нем первый раз самостоятельно в воздух поднимался, когда мухоловом был.
— Во, во! Все мы тогда мухоловами были. Храню, храню. Летную службу в нем начинал. Ветеран! В моем личном музее, — задумчиво произнес он и глянул на картину родной деревушки с покосившимися хатками.
Наверное, нет выше и бескорыстнее курсантской дружбы. Но как она меркнет после окончания училища, отступает назад под напором широкого и яркого начала офицерской жизни! И лишь потом, когда споткнешься раз-другой, пускаешься в воспоминания этой дружбы, возвращаешься к ней, ценишь ее, как самую бескорыстную и самоотверженную. О дружбе, о друзьях-товарищах и на многие другие военные темы мы и проговорили с Виктором за полночь. Потом улеглись спать.
Я долго не мог уснуть. Сердце точно попало в восходящий поток. Подбросило его и неведомо куда понесло, душу холодным сквозняком продувало. И всерьез я думал, что покинула меня застенчивость летная и всякая другая, а вот сейчас постеснялся сказать, что у Потанина в части нет единой методики обучения. А он бы не стал церемониться, в глаза правду сказал, на то он и Потанин, а я Стрельников, товарищ майор…
То я вдруг мысленно ставил рядом с собой Елену Александровну, а она рядом не умещалась, тесно ей было со мной.
Случается так вот у молодых летчиков. Взлетит он первый раз в паре ночью. Кругом звезды. Чуть отвлек взгляд от ведущего, так и смешались его бортовые огни со звездами. Крутит летчик головой: где ведущий? И не поймет: кругом звезды. Тогда хватается за самую яркую, сектор газа до упора — и пошел за ней вдогонку. Вот тут и слышит в наушниках: «Куда пошли? Смотрите — справа…» Глянул: ведущий рядом. И чего это я вспомнил? Зачем мыслям слабину дал? Вот как неверно отрегулирован человек! Все забытое вдруг снова всплыло, белой пеной, а всплыло. Зачем? Почему? Да над этим вопросом еще древние греки ломали головы. Не хватало мне еще тут свернуть себе шею.
И я уснул.
В летный класс я зашел, чтобы ознакомиться со схемами захода на посадку в системе этого аэродрома. Стены класса от пола до потолка были увешаны схемами и графиками с изображением кудрявых облаков, черных крестиков самолетов, кривых профилей снижения и набора высоты. От окна до окна сталью отливал реактивный двигатель на мощных красных подставках. На заднем столе, придвинутом в угол, я увидел летчика, склонившегося над какими-то учебниками. Заметив меня, он поднялся и представился:
— Лейтенант Прохоров!
«Так вот он каков, этот неудачник!»
— Садитесь, — сказал я, опустившись рядом с ним на стул.
Прохоров сел, машинально сложил учебники и уставился на меня. Он глядел отрешенно, и в то же время в глубине его глаз виделась сухая, цепкая жалость. Наверное, и я так вот еще в училище таращился на инспектора, весь иссякший, исчерпавшийся, будто торопился к своему летному финишу. В этот момент мне хорошо запомнилось лицо лейтенанта: смуглое, с выпуклым лбом и маленькими сердитыми глазами. Воротник шевретовой куртки был ему великоват, и тонкая шея с острым кадыком как-то одиноко торчала из кожаного хомута. Прохоров сутулился, ворот наползал на его длинные волосы и ерошил их, и от этого он походил сейчас на птенца, случайно выпавшего из гнезда. Его вид вызывал во мне чувство сострадания. Не к месту мне сейчас это чувство… Но что поделаешь: наши симпатии чаще отдаются тому, кто напоминает нам самих себя.
— А вы почему не на тренажере? — спросил я.
— Для меня тренажер, товарищ майор… — начал он, вставая со стула.
— Сидите, сидите, — остановил я.
— Для меня, товарищ майор, тренажер, — продолжил он, опускаясь на место, — что мертвому припарки. Притом, я не летаю завтра. Не запланирован. Забыли мою фамилию. Меня-то вы хотите в облаках проверить?
— В облаках-то в облаках. Но, может быть, мы для начала с вами в закрытой кабине слетаем? — поинтересовался я.
— Я не против и под колпаком, как угодно. Формально все это. Мне кажется, дело мое порешенное. Пусть на вертолеты посылают, можно и на дирижабль или лифтером. Командир эскадрильи уже намекал, вроде бы даже рапорт нарисовал. — Прохоров отвернулся к окну и тяжело вздохнул. И во вздохе этом было невысказанное чувство досады, которое и высказать, как я понимал, ему было некому. Ответ такой страшен, с таким настроением не летать, а только на животе ползать. Ударить бы этого Прохорова сейчас по шее, чтобы вернуть к действительности. В рыбный институт ему захотелось? Или в хлопчатобумажный?
— Зря вы так настроились. Давайте слетаем под колпаком, потренируемся. Потом видно будет: в лифтеры или в космонавты? Может, вы летать не хотите?
— Что вы, товарищ майор, да я… — лейтенант замялся, голос его дрогнул, видно было, как он весь напрягся. — Нет, когда я шел в авиацию, прекрасно знал, что у самолетов задней скорости не существует. И в училище у меня все шло хорошо, а тут вот… — Летчик опять сжался до смятения, взгляд его забегал по сторонам, он стыдился своей слабости. По всему было видно, что Прохоров искренен, под искреннего человека подделаться почти невозможно.
— А командир звена с вами летал в облаках? Кто у вас командир звена?
— Капитан Рязанцев. В отпуске он сейчас. Так все равно, командир мой сам еще в облаках с инструкторского сиденья не летает, не подготовлен.
— Ну, ничего, изучайте задание, полетим в закрытой кабине. Я пойду к командиру, он нам разрешит в зону сходить.
— В зону? — почему-то удивился лейтенант.
— Да, сходим в зону, а на посадку зайдем по системе.
— Я готов, товарищ майор, вот у меня конспект, в нем расписано на все случаи жизни. — Лейтенант открыл толстую тетрадь в черном коленкоровом переплете, и его рука поспешно забегала по страницам, на которых цветными карандашами были нарисованы схемы захода самолета на посадку в «слепом полете».