Птицы летают без компаса. В небе дорог много(Повести)
Шрифт:
— Чего им защищаться? — снова забасил Потанин. — С командирами не разговаривают, а отвечают на вопросы. Шучу, конечно. — В глазах его опять заплясали веселые искорки. — Все ты верно рассуждаешь, Сергей. Откуда таких формулировочек набрался, и обороты у тебя все через крыло. Но говорить с тобой хорошо, интересно. Если и правда Яшин с меня пример берет — проведу профилактику честь по чести. С командиров примеры надо брать хорошие. И не думай, что я хотел Прохорова выгнать. Что сомневался, да и сейчас сомневаюсь, — верно. Но осторожность пока еще с трусостью не путаю. Не советую и тебе с выводами торопиться, надо все взвесить. После ссоры с женой и всех тех дрязг, которые он испытал, трудно ему в облаках летать будет. Отстояться он должен.
— Прохоров
— Что же, вы без меня этот вопрос решить не могли? — спросил он и переложил трубку в другую руку. — Вот и решайте. Чуть что — сразу ко мне. Вот я еще с вас спрошу. Почему же на методическом совете не ставили вопросы о подготовке летчиков в сложных метеоусловиях? Да нет, нет. Единая методика… Вы слушайте, слушайте. Вопросы буду задавать я, а вы на них отвечать обязаны. Проверю, проверю. Оправданий мне не надо… — Полковник положил трубку. Помолчал. И, резко поднявшись с кресла, спросил: — Слушай, Сергей Петрович, ты любишь пельмени?
— Кто же из русских не любит быстрой езды и пельменей?
— Поедем-ка тогда в столовую. Там сегодня наши девчата целую гору пельменей накатали. Соловья баснями не кормят…
Небо обвисало все ниже и ниже. На северо-востоке редкий и нудный дождь усердно заштриховывал линию горизонта. И теперь уже трудно было различить границу между землей и небом — все смешалось, спуталось. Вскоре из растрепанной, лохматой тучи, что остановилась прямо над аэродромом, хлынул ливень. Крупные капли беспощадно решетили бетонку. Туча, израсходовав весь свой «боезапас», облегчилась и пошла вверх, подпирая все небо. Облака, подхватывая ее движение, поднимались выше, натягивались туже и как бы выравнивались, грунтовались и сглаживались. Смешиваясь, размазывались и их краски. Небо становилось серо-стальным и уже казалось сотканным прочно и надежно. На аэродром легла тишина. Только веселые птахи стремительно носились у самой земли и призывно кричали. Дождик прибил к траве козявок и букашек. Птицы бесновались и радовались, дурея от богатой и обильной еды. Пернатые то стригли влажный воздух над летным полем, то проходили на бреющем возле самолетной стоянки.
Техники самолетов быстро скинули с крутых спин истребителей подмокшие брезентовые чехлы. И теперь они стояли с откинутыми назад крылышками, трогательно прижавшись друг к другу, как прирученные птицы. На бугорке, приплюснутом тяжелыми тучами, бесшумно крутилось решетчатое зеркало радара.
После построения личного состава полковник Потанин вместе с метеорологом подошел ко мне.
— Учитесь, учитесь, Юрий Романович, я же не против вашей учебы, лишь бы на службе не отражалось и на всем остальном, — закончил он разговор с капитаном.
Роженцев остановился. Покорно кивнул. И как-то разом подобрел, поясняя своим видом, что теперь он сделает «нужную» погоду.
— Беда мне с этим Роженцевым, — недовольно проговорил Потанин, косо поглядев вслед капитану. — Пусть учится. — И, положив мне руку на плечо, сказал: — Что ж, Сергей Петрович, «спарка» в твоем распоряжении. Летай. Потребуется боевой самолет — бери «двадцатку». Приказал, чтобы ее на всякий случай подготовили. Это машина моего заместителя.
— Спасибо, товарищ командир, — улыбнулся я.
— Майор Яшин! — обернувшись, позвал полковник командира эскадрильи.
— Я вас слушаю, товарищ полковник! — забегая вперед, представился Яшин.
— С Прохоровым подготовку к полетам провели?
— Так точно, вместе со всеми.
— Вместе со всеми, — недовольно проговорил полковник. — Что это вы сегодня так плохо выбриты?
— Проспал малость, товарищ полковник, — загребая в горсть пухлый подбородок, ответил комэск. — Жена забыла будильник завести.
— Что же, вам жена будильник заводит?
— Конечно, — попытался улыбнуться майор.
— Здорово, скоро Светлана Семеновна и двигатель вам запускать будет, потом и пилотировать за вас в групповом полете…
А я вроде бы от разговора уже отключился и Потанина слушал краем уха. Мои мысли уже крутились вокруг предстоящего полета с Прохоровым. Они крутились, как шестеренки, иногда набегая зуб на зуб. Я волновался — не за себя, а за летчика.
Воздух содрогнулся от рева турбины. На взлет пошел разведчик погоды. Черным облаком взорвалась стая птиц возле самой бетонной полосы и с криком шарахнулась к лесу. И как они, черти, строй держат, как маневрируют! Вот дисциплина! О, эта древняя зависть к птицам! А вообще-то они нам сродни. Гудит, гремит аэродром, воздух истребители на керосине жарят, а они не улетают отсюда в свои жаркие страны. Чувствуют их родственные души неразрывную связь с летным полем, с авиаторами.
Раскатистое эхо разнеслось по тайге и, замирая на кедровых гривах сопок, растворилось в зеленой листве тальников и захлебнулось, заглохло в густоствольном кедраче, где черт ногу сломит.
На суматошно громоздящиеся облака можно смотреть беспрерывно и всегда удивляться. В них существует та непоколебимая вечность движения, первозданность, которая всегда щемит сердце, словно напоминает самого себя и все вместе взятое человечество…
Мы с Прохоровым взлетели после того, как сел разведчик погоды, который «прощупал» прочность облаков и определил надежность всего неба. Нижний край облачности и горизонтальная видимость, по данным разведчика погоды, вполне соответствовали, чтобы выпускать молодых летчиков в первый самостоятельный полет в сложных метеоусловиях. Теперь все зависело от данных самого Прохорова, от тех параметров, которые он выдержит со мной в контрольном полете. Все зависит от него, и только от него. Тут уж, несмотря на мое великое к нему уважение и жалость, хорошей оценки, если он не заслужил, и я не поставлю. В боевой самолет по знакомству не сажают.
Ушла, отпрыгнула назад земля. Но не обрываются ниточки, связывающие тебя с аэродромом, с гарнизоном, с людьми. Они остаются в сознании. Прохоров сейчас не имел права думать ни о чем: ни о ссоре с женой, ни о распрях с командиром эскадрильи. Ни о чем, кроме полета. Сумеет ли он отключиться от всех этих простых земных забот?
Летчик убрал шасси. Вспыхнули красные лампочки на приборной доске.
— Убирайте теперь эмоции, — посоветовал я в шутку, — все внимание приборам.
На самолет плотной стеной двигались облака. Идем, что называется, стенка на стенку. Душа загорается от нетерпения. Справа по курсу выросло большое облако, оно затрепетало, плавно вытянулось, опустилось вниз и исчезло. Пухлый солнечный шар пугливо юркнул в облака. По остеклению фонаря проскользнула рваная тень. Серая вуаль в один миг закрыла кабину. Приборная доска помрачнела. Самолет заколыхался. Прыгучие стрелочки приборов, словно испугавшись, вздрогнули, но, почувствовав твердую руку, снова стали на место. Солнце! Тут проще думать, что оно вообще не существует. «Держи, — мысленно говорю я летчику, — обоймами внимания не расходуй. Чуть зазеваешься, и стрелочки разбегутся, как мыши с тонущего корабля…» Управление не трогаю, руки положил на борта кабины. Если бы летчик оглянулся, посмотрел — обрадовался бы. Но куда там! У него перед глазами приборные стрелочки. А меня он сейчас и в упор не узнает…
Из мохнатой дымной глубины снова ударило медное солнце. В облаках зацвела, зазвенела вода. Вон они, «папахи», беспечно сбитые набекрень! Облака кудрявятся, клубятся вязкими полосками кипящей пены. Лоскутками синего ситчика мелькают клочковатые промоины. Большие капли дождя изредка хлопают о стеклянный колпак и разлетаются вдребезги, кажется, на фонаре они оставляют вмятины, круглые, с острыми зубцами-звездочками. Облака богатые! Мне сейчас так и хочется их потрогать руками, попробовать на вкус. Папахи! Папахи! Каракулевые! Нет, не ради них я везу летчика в облака. Бойца из него настоящего хочу сделать!