Птицы поют на рассвете

Цветов Яков Евсеевич

Петрушко принес.

— Клади возле ямок. Вот так. Алеша, теперь соединяй шнуром пять мин, — сказал Кирилл. — Понял? Так. Каждые пять мин соединяй. И получится как надо: наступит один, и другие гитлеровцы не уйдут — осколки догонят.

— Да тут, братцы-однополчане, целую роту попалить можно, — весело сказал Паша, становясь на колено и укладывая мину в ямку.

— А и надо роту, — понравилось Кириллу. — Меньше роты и не пойдет нас искать. Они-то думают, что нас как деревьев в лесу. Стоп, — поднял он руку.

Кирилл

и Михась клали мины вдоль длинной и широкой — в пятнадцать шагов — полосы и теперь вместе с Пашей и Петрушко минировали две боковые полосы. Алеша Блинов соединял мины шнуром. Потом засыпал ямки сухим лапником и травой.

— А проходы? — решился спросить Блинов. — Проходы минировать не будем? — Он не мог понять, зачем посередине, между минными полосами, оставлены проходы к центру поля.

— Смекни, смекни, — не скрывал Кирилл лукавой усмешки.

Тот покачал головой: не понимает.

— Э, братец. То я их заманиваю. Проходите, пожалуйста, дверь отворена. И в голову ничего не полезет. А сделают десяток шагов — и крышка. А кто врассыпную назад кинется по этому тесному проходу, — ну и прямо в геенну огненную, как и полагается грешникам…

— Хитро! — торжествующе щелкнул пальцами Паша. — Хитро ж…

— Ай и много их тут поляжет, — с кроткой задумчивостью произнес Петрушко.

— А ты чужой убыток не подсчитывай, — откликнулся Кирилл.

— То он наши доходы прикидывает, — расхохотался Паша.

21

Третий день жила Ирина в домике Оксаны, выходящем окнами на заболоченный луг. Домик стоял на отшибе, у самой околицы деревушки. Днем, пока Оксана была занята на скотном дворе, Ирина хозяйничала, приглядывала за детьми, их было трое, все малыши.

А ночью долго не могла уснуть.

— Боюсь, — признавалась Оксане. — Не смерти боюсь, сама не знаю чего…

— А я-то знаю, чего боюсь, — вздохнула Оксана. — Малышню оставить сиротами, вот чего боюсь.

Дети тихо посапывали на печи. Мимо черного окна тугими накатами проносился ветер, и в шатких рамах вздрагивали стекла. Тогда обе поднимали голову и тревожно вслушивались.

— Только и осталось в жизни — страх, — жалобно сказала Оксана.

С боязнью думали они о завтрашнем дне. Утром вместе повезут молоко.

— Давай спать, — сказала Оксана.

Часовой остановил Оксану. Кто такая с ней? Посторонняя — нельзя. Он вызовет коменданта.

— Вызывай, — безразлично бросила Оксана, сдерживая лошадь, а сердце ее учащенно забилось. — Тебе же молоко везу.

— Нел-за… Нел-за…

Комендант, молодой лейтенант, улыбнулся, увидав Оксану. Часовой не пропускает? О, правильно. Служба. Новенькая, теперь она будет возить молоко? — разглядывал он Ирину.

Ирина встревоженно отвела глаза. Наверное, дрожит. Наверное, вся красная. Наверное, видно, как испугана она. Все пропало.

Первое задание — и надо же, такой провал… Но быстро взяла себя в руки. Почему — пропало? Почему — провал?

— А я, думаете, вместо молока воду вам привозить буду? — посмотрела на лейтенанта.

— О, такой фрейлейн, — развел он руками. — Гут. — Он расплылся в улыбке. — Кто этот фрейлейн ейст для Оксан? О, родственни-ца, фройнд? Гут, гут. И папир ейст? — с интересом развернул поданное Ириной удостоверение с фотокарточкой.

Страх снова охватил Ирину: «А вдруг проклятый Саринович — не те бланки, а вдруг липу всучил?.. Тогда все…» Еще полсекунды, и будет ясно. Самое ужасное: Оксана, ее ребята!

— О, гут, зер гут! — вернул комендант удостоверение Ирине.

Приказал часовому: пропустить.

Гравийная дорога вела в глубь леса. Лес казался совершенно пустынным. Ирина старалась не оглядываться, но заметила между соснами широкие землянки, обложенные сверху еловыми ветками. «Справа, у болота, — запоминала Ирина. — Об этих землянках и говорил командир. Вон они…» Три, четыре, пять, шесть… «Оксана говорила — одиннадцать». Разве увидишь сразу? Мелькнул среди деревьев солдат и пропал. Оксана ехала медленно, даже рискованно медленно. Телега повернула на небольшую поляну, окруженную старыми березами и осинами, и остановилась у землянки с приплюснутой выводной трубой. Труба похожа на пень. Оказалось, погреб. Два пожилых солдата сняли бидоны с молоком, пустые поставили на телегу. Ирина стояла рядом с Оксаной, державшей под уздцы лошадь. Она увидела еще две землянки, недалеко от этой. «Может быть, всех землянок и будет одиннадцать, — подумала. — Но главное, наверное, те, что заметила справа, у болота». Будут возвращаться, еще раз посмотрит на них…

На обратном пути, когда телега поравнялась с караульным помещением, находившимся недалеко от ворот, комендант снова вышел. Приветственно помахал рукой. Оксана остановила лошадь.

— Значит, новенькая приедет послезавтра? — улыбнулся он. — Гут!

— Да. И послезавтра, и потом, — сказала Оксана. — Пока вот ребятам дам толк. Расхворались. Присмотра же никакого. Герр понял?

Лейтенант безучастно кивнул: понял.

— Но послезавтра не млек надо, — лукаво прищурил он глаза, — другой надо… Послезавтра надо шнапс. Послезавтра день — о!

Как, день рождения коменданта? Очень приятно. Конечно же, надо отметить.

Надо, надо, пока он жив, обрадованно закивал комендант. Война — сплошь неожиданности. День победы, конечно, скоро, но неизвестно когда. А его день рождения точно послезавтра. Шнапс есть. Все есть. Пусть новенькая приезжает.

— Оксан тоже, — комендант торжественно поднял вверх указательный палец. — Оксан тоже. Шейстнадцать девчек надо, — расхохотался он, показывая на пальцах: шестнадцать.

Засмеялись и Оксана и Ирина: приедут, если смогут…