Птицы в небе
Шрифт:
– Одноглазый ещё наглость имеет обращаться к вам, – проворчал Уточкин, спускаясь вслед за Дмитрием вниз, – пришёл тут, напакостил. Хельга говорила, что в трости у него лезвие выдвигается. Так он ей его к горлу приставил, и неизвестно, говорит, чем бы это кончилось, если бы не Саша.
– Как он узнал про это моё жильё, ума не приложу, я старался с ним особо разговоров не вести. Он обратился ко мне после ранения в глаз, я помог. Лишь после узнал, что слава о нём шла дурная – торговец людьми.
– Каков мерзавец, – скривившись, проговорил Уточкин, – нет, я не знал таких подробностей.
Подвал походил на разворошенный и оставленный
– Сегодня никого, а к вечеру Глеб обещал пятерых привести. Некоторые остаются на два дня. Им выгоднее у вас работать за такую-то плату. Вы мне оставьте, Игнатьев Михайлович, деньги для расчёта с ними, – Уточкин стянул куртку и повесил аккуратно на один из длинных гвоздей, которыми были усеяны стены у входа. – А то в прошлый раз еле отбрехался, дескать, за две недели разом получите, а они мне – сейчас подавай и всё тут. Хоть режьте, говорю, ребята, нет денег. Ну, думал, не порежут, так накостыляют точно. Глеб их как-то отговорил.
В люк застучали с той стороны. Потом дверца приподнялась и показалась голова женщины.
– Заходи, заходи, Дарья Матвеевна, – разулыбался Афанасий Степаныч и пригладил взъерошенные седые волосы.
Женщина каждое утро приходила убирать подвал. Иногда готовила, когда приходили работать люди. Так было до пожара. Потом Игнатьев отказался от её услуг. Теперь пришлось обратиться снова. Молчаливая, уставшая, кажется, навсегда, но сохранившая грустную улыбку и тихий голос. Потерявшая мужа-рыбака в море и вырастившая двух мальчишек одна, она сторонилась мужчин, хоть и могла бы ещё выйти замуж.
Игнатьев платил ей десять рублей в неделю. Для женщины это был очень хороший заработок, к тому же здесь никто не требовал, чтобы она работала полный день, и она никогда не отказывалась помочь младшему Игнатьеву.
Женщина молча принялась собирать посуду в большой таз и уносить её на кухню.
– Как дела, Дарьюшка? Появился твой младший? – спросил Уточкин, следя за ней ласковым взглядом. Взгляд неторопливо пробегал по плечам, по груди, по шее, по пушистым завиткам длинных светлых волос, убранных в тяжёлый узел.
– Пришёл, – односложно ответила Дарья.
– В участке сидел или ещё где отсыпался?
– В участке.
– Подрался опять?
– Подрался.
– Не сильно побили хоть? – не унимался Уточкин, глаза его смеялись, наблюдая за серьёзным выражением и мягкой улыбкой на лице Дарьи Матвеевны.
– Не сильно.
– Пьёт он у тебя, Дарья, – подмигнул Дмитрию Уточкин.
– А кто нынче не пьёт?! – от мягкой улыбки Дарьи не осталось ни следа. – Ты что ли, Афанасий?! – она остановилась и зло уставилась на Уточкина.
– Ну-ну-ну… я ж сочувствую, Дарья Матвеевна, не кипятись!
– Сочувствует он! Знаю, я вас собутыльников! Глаза бы мои вас не видели!
Игнатьев за спиной Дарьи помахал ассигнациями рассмеявшемуся понимающе Уточкину, положил их на стол и быстро выбрался наверх. Прикрыл люк и с облегчением вздохнул, когда резкий женский голос стал почти не слышен. Ругаются. Уточкин не мог упустить случая подразнить. Тогда обычно блёклое лицо Дарьи Матвеевны розовело, глаза становились прямо фиалковыми от злости, а Афанасию Степановичу того и надо, слабость он имел неодолимую к женскому полу, как он сам говорил.
– Вот, – говорит, – ведь, мучается одна, бьётся, как рыба, некому ей помочь… А сама пухленькая, славная, как мимо такой пройти…
– Так своя же есть.
– Да, что у неё без меня дел нет? – искренне удивлялся Уточкин и посмеивался в усы.
15. Работа для Саши
Маргарита Николаевна Дорофеева, мать Ивана Дорофеева, занимала шесть комнат правого крыла первого этажа двухэтажного дома на Пихтовой улице. Это был дом, который когда-то весь принадлежал её семье. Несчастье с мужем заставило их принять решение о сдаче комнат внаём. Было добавлено ещё шесть ванных комнат, столько же уборных, в трёх смежных комнатах убраны двери и заложены кирпичом дверные проёмы. Столовую и кухню на первом этаже расширили, планируя готовить небольшие обеды. Только обеды, потому что на большее поначалу не хватало денег.
Плата за пансион в первый раз была заявлена достаточно высокая. Люди приходили, расспрашивали и уходили. То за указанную плату им не хватало ещё и завтрака, то комнаты не достаточно комфортабельные. Плату пришлось снизить, и тогда подготовленные комнаты удалось заселить за одну неделю, тогда как до этого объявление в газете висело с месяц. Народ заселялся весёлый. Студенты, учителя, мелкая чиновничья братия, артисты.
В доме стало шумно. Потом чересчур шумно. Зачастила полиция. И когда в одной из комнат нашли труп зарезанного жильца, артиста из приехавшего на гастроли кабаре, Дорофеев старший принял решение добавить в меню завтрак, поднять плату и ждать.
Почти все бывшие жильцы вскоре съехали. И через полтора месяца в доме появились новые. Это уже был совсем другой народ. Не стало студентов и артистов – самой шебутной братии – зато появились две молодые пары, полковник в отставке занял две комнаты, один состоятельный господин снял номер для своей протеже. Жизнь потекла тихая и размеренная.
Похоронив мужа и рассорившись с сыном, не желавшим участвовать в ведении домовых книг и счетов, разбирать склоки жильцов и заниматься ремонтом трубопроводов и кранов, Маргарита Николаевна взялась за хозяйство сама. Она была усидчива в кропотливой бухгалтерской работе и строга по отношению к своему немногочисленному персоналу. Без особых душевных мук отправляла за порог нерадивых, а усердных, нет, не поощряла нисколько, потому как считала, что им и положено быть таковыми, но зато не шпыняла по пустякам.
Новенькую девицу она встретила настороженно, с насмешкой в умных водянисто-голубого цвета глазах. Маргарита приняла девушку в гостиной. Видела, как девица оглядывает комнату. А Саше очень нравилось здесь – старые дубовые панели, тёмного дерева буфет с чайным сервизом и всевозможными статуэтками от слонов до тоненьких девушек под маленькими зонтиками, вдоль стен два пухлых дивана на гнутых ножках. Всё, может, было не очень новым или несовременным, но для Саши это не имело значения.
«Протеже Дмитрия Игнатьева. Хмм… – рассматривала её тем временем Маргарита Николаевна. – Недурна собой и, должно быть, беременна. Ну, конечно, беременна. Жила, наверное, с ним в этом его ангаре. Но мне-то что с того. Не буду же я из-за неё портить отношения с сыном. Он и так ко мне редко наведывается. Возьму, а там видно будет…»