Птицы в небе
Шрифт:
– Сегодня на обед придёт Иван, нож справа… нож справа, Саша! У нас, разумеется, – пожала плечами Дорофеева, отставляя сахарницу, – есть форменные платья, но нет твоего размера. И поэтому, дорогуша, это делается с вычетом из зарплаты прислуги. Однако для этого требуется время. Если девушка хочет работать в приличном доме, она должна стараться выглядеть прилично.
– Я могла бы попробовать ушить платье, если бы вы были так добры и дали мне его, – Саша остановилась напротив хозяйки.
А та почему-то смотрела мимо неё.
Оказывается,
– Доброе утро, Аделия Петровна, – сказала Дорофеева, взгляд её стал предупредительным, но совсем чуть, ровно настолько, насколько насмешливо она относилась к этой жилице. – Иди, Саша, я позову тебя, если будет нужно. Извините, Аделия Петровна, я слушаю вас, – и тяжело вздохнула, привкус скандала она улавливала своим породистым носом издалека.
– Нет, пусть останется, – прощебетала жизнерадостно дама в голубом чудесном костюме и маленькой шляпке с откинутой вуалеткой. Содержанка из пятой квартиры, томная особа, всегда придирчиво следившая, чтобы ей оказывали уважение. – Доброе утро, Маргарита Николаевна. Я в растерянности, Маргарита Николаевна! Нам рекомендовали вас, как приличный пансион, где всё пристойно, где следят за прислугой.
– Что вы хотите этим сказать, мадам? – Дорофеева выпрямилась в кресле.
– У меня пропали серьги, – дёрнула плечиком Аделия Петровна, взяла высокую истерическую ноту и надула губы, – с бриллиантовыми бантиками.
Маргарита Николаевна встала.
– Кто у вас убирает? – спросила она.
– Вот она! – уставилась на Сашу.
– Я… – Саша покраснела, – но я ничего не брала, мадам!
– Больше никто не входит ко мне, кроме неё! – холодно продолжала та.
Маргарита Николаевна раздражённо посмотрела на Сашу. Ей не верилось, что девчонка способна на такое. Неужели ошиблась? Потом подошла к двери, открыла её и крикнула:
– Эй, кто-нибудь, пришлите ко мне Елизавету!
– Я могу позвать её, – Саша пошла было к выходу.
– Нет. Ты останешься здесь.
Аделия Петровна удовлетворённо вздёрнула свой скошенный подбородочек кверху.
Повисло тягостное молчание, нарушенное только один раз самой хозяйкой.
– Присядьте, сударыня, – сказала она с одышкой, что являлось признаком сильного гнева.
Не успела она это произнести, как в дверях появилась запыхавшаяся Елизавета.
– К вашим услугам, Маргарита Николаевна! – выпалила она.
Глаза её, юркие как мышки, перебегали с одного лица на другое. В чистом переднике на хорошо подогнанном форменном платье, с собранным в аккуратную шишку русым волосом, вся она была само внимание. Впечатление портил лишь грубовато слепленный нос, хрящеватый и будто обрезанный, придавая гневливое, вздорное выражение.
– Будьте обе здесь, – коротко приказала хозяйка и обратилась к клиентке: – Пойдёмте, мадам.
Они ушли. Елизавета пожала плечами и спросила:
– Что надо этой лангусте?
Аделия Петровна желала слыть изысканной дамой и ела каждый день лангустов, которых продавали втридорога и только в магазинчике француза Бертье.
– У неё пропали серьги. Помнишь, ты примеряла их? Может, они упали куда-нибудь, – сказала Саша задумчиво.
Тогда Елизавета показывала, как делать уборку, с чего начинать, что нельзя упустить ни в коем случае. И, протирая бюро, увидела открытую шкатулку с серьгами. Через секунду она уже была в них.
– Ты что?! – опешила Саша. – Быстро снимай!
Та расхохоталась, но сняла.
– Да, ты дурочка совсем, – глядя наглыми глазами, сказала она и сняла серьги.
Сейчас она непонимающе подняла подведённые тоненько брови.
– Ты о чём?! Твои комнаты. Сама взяла, а на меня валишь?!
– Ну, я-то знаю, что не брала.
Елизавета выглянула из комнаты и тут же с кривой усмешкой вернулась. Следом за ней вошла Проня и молча села у стены на стул, сложив на груди толстые, в вязочках, как у младенца, руки.
– А мне-то что с того, что ты не брала? – Елизавета вызывающе крутанулась перед Сашей.
– Опять за своё принялась, – тихо проговорила Проня, – ты её не слушай, девка, прежнюю прислугу из восточных комнат убрали по подозрению в воровстве. И сейчас обыскивают твою, Лизка, комнату. Стоой!
Подскочив и раскинув руки, Проня заключила Лизавету, ринувшуюся к дверям, в свои объятия.
– Отпусти, гадина, – зашипела та, бессильно барахтаясь в мощных ручищах поварихи.
– Сама гадина, – упёрлась та широким плечом в косяк.
И вдруг громко взвизгнула. Отпустила одну руку и съездила по губам Лизавету.
– Ещё кусается!
Но одной рукой не удержала её, и Лизавета выскользнула. Заметалась по комнате. Деваться ей было некуда – двери перегораживала разъярёная Проня. Лизавета забилась в угол и затихла и лишь сверлила всех ненавидящим взглядом.
– Выслуживаешься перед хозяйкой, Пронька? – ехидно проговорила она, сплёвывая кровь из рассечённой губы.
– Дура! – бросила та. – Ведь из-за тебя второго человека ни за что, ни про что под суд отдадут, а там каторга!
– Да пошла ты! Тварь! Тварь! Тварь! – окрысилась та. – Ну, отпусти меня, – тут же прошептала она, глаза её горели лихорадочно, – я поделюсь.
– Пропусти, Проня, – послышался возбуждённый окрик хозяйки из холла.
Проня посторонилась. Дорофеева вошла одна.
– Закрой двери, Прасковья. Сейчас прибудет полиция, – сказала она поварихе и села в кресло, одышка мучила её, лицо побагровело.
– Серьги нашлись? – тихо спросила Саша.
– Нашлись, – коротко ответила хозяйка, откинув голову на высокое изголовье кресла, – думаю, тебе повезло, что ты живёшь не здесь. А то она бы подкинула их тебе.
– Неправда! Это Шурка мне их подкинула, Маргарита Николаевна! Когда я ей показывала, как правильно убирать комнаты, она мерила их и крутилась перед зеркалом. Я ей сказала, чтобы она положила серьги на место.