Пуансеттия
Шрифт:
– Я хочу вести.
– Ты хочешь быть диктатором.
– Не отрицаю, - ответил он, и они вошли в гостиную. Он включил хрустальную настольную лампу, и она поставила рядом с ней пуансеттию.
– Если ты знаешь, что из тебя лидер лучше, чем из остальных, почему бы не воспользоваться шансом?
– Люди любят лидеров. Но не любят тиранов.
– Я могу быть великодушным диктатором, разве нет?
– Он поставил бокал вина на стол и подошел к камину, чтобы его разжечь.
– Ты уже диктатор. А теперь давай поработаем над великодушием.
– Я великодушен, - ответил он.
– Я принес
– Да, это очень подозрительный жест.
– Я пытался быть добрым.
– Опять отец Баллард промывает мозги?
– Может быть, - ответил он и присел перед серым мраморным камином. Он поджег щепку под бревном и осторожно вернул огонь к жизни. Она наблюдала, как он действует, собранно, спокойно и умело. Она всегда позволяла мужчинам делать мужскую работу по дому. По ее мнению, только для этого они были годны. Для этого и для траты денег здесь.
– Какое у тебя было задание на этой неделе?
– Он сказал подарить рождественский подарок тому, кому бы его подарил сам Иисус? Сказал, если я буду вести себя как обычный человек, однажды, я смогу им стать.
– Притворяйся, пока это не станет правдой? Кажется, так вы, американцы, говорите.
– Я сказал отцу Балларду не слишком обнадеживаться. И он сказал, что когда дело касается меня, о надежде и речи быть не может.
Магдалена рассмеялась, села на двухместный диванчик и прикрыла ноги халатом.
– Хотела бы я встретиться с твоим духовником. Судя по всему, отец Баллард мой тип мужчин.
– Он пытается научить меня состраданию к собрату, как у Христа.
– И как прогресс?
Он посмотрел на огонь.
– Я ненавижу своего собрата.
– Создание из тебя человека становится одним из подвигов Геракла. Но мы сможем, отец Баллард и я. И когда я завершу лепить, поставлю тебя на свою каминную полку.
– Так вот что это? Лепка?
– Ты на стадии разработки, мой дорогой. Мне нужно лишь отшлифовать еще несколько грубых углов. И тогда ты будешь идеален.
– У меня нет грубых углов.
– Ты напугал Бьянку.
– Значит Бьянка трусиха.
– Бьянка садистка, а ее отец глава Сицилийской мафии. И, тем не менее, ты напугал ее.
– Зачем мне пугать Бьянку?
– спросил он, поджигая спичку и наблюдая, как та сгорает до самых его пальцев. Он не затушил ее. Он позволил огню себя опалить. И все это время он беспристрастно наблюдал, словно инопланетянин, исполняющий процедуры по изучению человеческих реакций на боль. Когда спичка, наконец, сгорела, он выкинул ее в тихо потрескивающий огонь.
– Даже не представляю, - ответила она.
Он встал перед камином, проверяя тепло и поправляя задвижку. Как и обычно, сегодня он был одет во все черное - черные слаксы, черную рубашку священника, черный пиджак, но без белого воротничка. Он редко носил воротничок в ее присутствии. Она почти хотела, чтобы он носил его. Выемка на его шее была предметом ее вожделения, и она уже пообещала себе, что не будет с ним спать, хотя ей нравилось с ним флиртовать. Он, правда, не принадлежал к ее типажу, несмотря на его бесспорную привлекательность. Ему надо было набрать пару фунтов, чтобы дополнить рост. У него были подтянутый торс и бедра, и настолько широкие плечи, что вряд ли священнику такие когда-нибудь понадобятся. И
Магдалена пыталась убедить себя, что впустила Маркуса в свой дом и свою жизнь, потому что считала его привлекательным. Так и было, но не это было основным фактором. Обычно мужчины садисты ее отталкивали. Это было не лично. Подобное отталкивает подобное - она и Маркус были двумя полюсами магнита. Хоть Маркус и был садистом, он все же оставался мальчиком. Не был конкурентом и не был угрозой. Он подчинялся ей не как раб Госпоже, а как ученик учителю. Лучше он научится от нее, чем сам. Неподготовленный мальчик с его силой и желанием, и с таким уровнем садизма может случайно кого-нибудь убить.
– Где ваша кочерга?
– спросил он и снова присел перед камином, очевидно недовольный своим результатом.
– На кухне. Я хотела использовать ее, чтобы вырубить тебя до того, как узнала, что это ты.
– Вы дали мне ключ от вашего дома. Не удивляйтесь, что я им пользуюсь.
– Я дала тебе ключ, чтобы ты кормил Мышелини, когда я бываю в разъездах, а не для того, чтобы ты совершал набеги на мой холодильник.
– Вы не уточнили, что я могу пользоваться ключом, только ради кормления кота. И я отказываюсь его так называть, - ответил он и занял свое привычное место в большом красно-золотом кресле с позолоченными ножками. Это кресло подходило королю. Возможно, потому что когда-то оно и принадлежало королю Сардинии Карлу Эммануилу IV.
– Мышелини наплевать, как ты его называешь, пока кормишь, - сказала она, вытаскивая дремлющего в своей корзинке, на краю дивана, черно-белого кота. Кот сразу же осмотрел пуансеттию и запрыгнул на подлокотник дивана. Одной белой лапкой Мышелини ударил по красному листу.
– Не так ли, сладкий Мыш-Мыш?
– она пощекотала его под подбородком.
– Не давайте ему это есть, - сказал Маркус. – Слышал, они ядовиты для домашних животных.
– Падуб, - ответила она, - Он ядовитый. А пуансеттия нет. Ему придется съесть дюжину листьев, чтобы отравиться пуансеттией.
– Но Магдалена все же сняла кота с подлокотника. Она чесала его за ушами, то, чем он обычно наслаждался, кроме тех случаев, когда в комнате был Маркус, и у Мышши, ее озорного проказника, не было времени на нее, когда в имении был его любимый человек.
Кот спрыгнул с ее колен, пересек персидский ковер и запрыгнул на колени Маркуса.
– Уйди, - сказал он коту.
– Сейчас Сочельник. Ты должен быть милым в Сочельник. Если ты не можешь проявить сострадание к собрату, то, определенно, должен сочувствовать коту.
– Он линяет на мои брюки.
– Что вполне нормально для котов. И ты знаешь, что любишь его.
– Я симпатизирую ему, вот и все, - ответил Маркус и погладил кота между ушами.
– Его назвали в честь кое-кого ужасного. Меня назвали в честь кое-кого ужасного. Ему приходится мириться с вами. Мне приходится мириться с вами. Мы разделяем столько печалей, верно, Мус?