Пуансеттия

Райз Тиффани

– Вы не верите мне?
– спросил он.

– Нет.

Он скрестил руки за спиной.
– Я бы тоже не стал.

Магдалена расстегнула остальные пуговицы на его рубашке.

– Ты, правда, чувствуешь себя уязвимым или снова играешь со мной?
– спросила она. У них с Маркусом еще не было беседы, где один из них не пытался играть с мозгами другого. Она дошла до того, что сказала ему, что умирает от рака, чтобы увидеть его реакцию. Он зашел так далеко, что признался ей в любви и пообещал, что оставит иезуитов ради нее. Она почти поверила

ему, и, когда он признался, рассмеялась чуть ли не до слез. Если он говорит, что чувствует уязвимость, это возможно по двум причинам: он правда ощущал себя уязвимым, или он хотел поиграть с ее мозгом. Первое возможно, но маловероятно. Скорее всего, второе.

– Пока вы продолжаете меня раздевать, понятно, что мой ответ на этот вопрос неактуален.

– Не важно. Я просто забочусь о своем желании увидеть тебя без рубашки больше, чем о твоем желании остаться в рубашке.

Он тяжело выдохнул, когда Магда вытащила из пояса рубашку. Она отпустила полы рубашки и взяла по очереди его руки и расстегнула манжеты.

Но она не сняла рубашку, пока нет. Она прижала ладони к его груди.

– У тебя колотится сердце. Я заставляю тебя нервничать, - улыбаясь, сказала она.

– Вы заставляете меня очень сильно нервничать.

– Ты нервничаешь или возбужден?

– Вы сами можете сказать, возбужден ли я.

Она посмотрела вниз. Жаль.

– Тогда нервничаешь. Переживаешь, что я причиню тебе боль?

– Был бы лицемером, если бы не боялся. Катерине я часто причиняю боль.

– Катерина мазохистка. А ты не мазохист.

– Но я ведь здесь, верно?

– Дерзкий.
– Она провела ладонями от его ключиц до талии и обратно вверх. Она не задерживалась на каком-то конкретном месте. Она просто хотела познакомиться с его телом, с его кожей. В тот день на яхте она только наблюдала за ним обнаженным, наблюдала, как он ходит у борта яхты. Она не трогала. Теперь она хотела прикоснуться.

– Думаю, во мне должны быть некие мазохистские наклонности, чтобы присоединиться к иезуитам.

– Почему?
– спросила она и стянула рубашку с его плеч, по рукам. У него была теплая кожа, гладкая, какая только может быть у двадцатилетнего парня.

– Я чувствовал призвание. Не могу этого объяснить.

– Хотел бы ты не чувствовать этого призвания?
– спросила она, вытянув перед ним рубашку, а затем резко бросила ее на пол.

– Не часто, но иногда.

– Расскажи мне когда.

Она провела ладонями вверх и вниз по его рукам. У него были чудесные руки - прекрасные твердые бицепсы, четко очерченные даже в спокойном состоянии. Очаровательные вены от кистей до локтей. Она видела, как пульсирует пульс на правом запястье. Желание укусить эту трепещущую вену едва не поглотило ее.

– Когда я сижу в классе и меня заставляет учить то, что уже знаю, священник, который, скорее всего, не узнал бы Иисуса, подойди тот к нему и ударь по лицу деревянной палкой с гравировкой «Привет, я твой Господь и Спаситель» на трех языках.

– Когда

еще?
– спросила она, обойдя его и не отрывая руки от его тела ни на секунду. Она стояла позади и ласкала его спину кончиками пальцев. Его плоть ощетинилась под ее прикосновениями, но он не отодвинулся.

– Когда я вспоминаю, что у меня есть младшая сестра, которую едва знаю, - ответил он.
– Я бы хотел присутствовать в ее жизни, но она в Нью-Йорке, а я здесь. Ее мать прислала мне рождественскую открытку, и Клэр написала на ней свое имя фиолетовым карандашом.

Магдалена различила улыбку в его голосе, удивление тому, как быстро растут дети, печаль от того, что Клэр растет так далеко от него.

– Безупречный...
– выдохнула она и пощекотала его спину кончиками пальцев, начиная от верхушки его плеч, нежно опускаясь вниз к бедрам. – Ни рубцов. Ни синяков. Ни единой веснушки. Твоя плоть чистый холст.

– Соблазнительно, верно?

– Если бы ты позволил мне, я порола бы твою спину до тех пор, пока она бы не разошлась до сухожилий, до костей.
– Магда возбудилась лишь от одной мысли об этом.

– Вы кого-нибудь пороли так жестко?

– Да, - ответила она.

Он присвистнул, потрясенный.

– Завидуешь?
– спросила она.

– Я завидую вашему садизму, - ответил он.
– И вашим добровольным жертвам.

– Он был моим рабом, и он умирал. Он попросил меня воплотить все свои мазохистские фантазии, прежде чем станет слишком болен и слаб, чтобы насладиться ими. Я ускорила его смерть, но придала смысл его жизни. Это его слова.

– Ваша жестокость была актом милосердия.

– Так всегда должно быть. Помни об этом.

– Да, Магда.

Он сказал так, как мальчик-подросток ответил бы «да, мама», и она едва не достала свой кнут. Вместо этого она развязала шелковый пояс халата и свела его запястья за спиной.

– Магда...

– Тихо. Это часть твоего обучения. Ты связываешь руки Катерины, когда порешь ее. Ты должен знать, каково это.

– Я знаю, каково это.

Вопросительно изогнув бровь, Магдалена продолжила обматывать черным поясом его запястья и завязывать их.

– Кто посмел связывать тебе запястья?

– Вы не хотите знать ответ.

Он получил какую-то травму в детстве, что-то связанное с его сестрой Элизабет, что-то, что заставило их писать друг другу письма каждый месяц, но избегать всеми возможными способами компании друг друга.

– Склонна согласиться с тобой. Вопрос попроще - тебе нравится?

– Нет.

– Тебе не нравится?

– Я раздражен.

– Из-за меня или из-за этого?

– И тем и другим в равной степени.

– Тебе больно?

– Нет, но я представляю, как мои пальцы онемеют, если я останусь в этой позе еще на полчаса.

– Понимаешь? Вот почему я делаю это с тобой. Ты должен научиться сопереживать. Ты должен понять, что ощущает твой раб или сабмиссив.

– Урок усвоен.

– Ты делал это с Кингсли?