Пуансеттия
Шрифт:
– Магда.
– О, что у нас тут? Любовная записка?
– Она вытащила сложенный листок из его правого кармана.
– Едва ли, - ответил он.
– Это домашнее задание. Вам лучше сейчас же положить его обратно.
– Пока нет. Мамочка должна проверить твое задание, прежде чем позволит тебе его сдать. Что за задание?
– Мы должны написать несколько сотен слов о Рождественской сцене от лица одного из участников.
– Вы, иезуиты, превращаетесь в таких... таких хиппи. Я помню, когда иезуиты были устрашающими.
– Этого едва ли можно
– Говори за себя.
Она развернула листок и разгладила его руками. У Маркуса был красивый почерк, очень четкий, мужской. Не удивительно, он так давил ручкой, что на листе были видны не только его слова, но и отступы между словами на обратной стороне.
– Это глупое задание, но его надо сдать сразу после рождественских праздников, значит, оно мне нужно. Верните, пожалуйста.
– Терпение, терпение. Надеюсь, ты написал от имени задницы Марии.
– От Мелькиора Персидского, одного из трех волхвов. И это действительно не стоит...
– Чем больше ты протестуешь, тем больше я хочу прочесть...
– сказала она самым дразнящим тоном. – И, конечно же, ты бы выбрал роль одного из трех мудрецов, верно?
– Да, ну, учитывая, что я связан в вашей комнате, теперь я сомневаюсь в этом решении. Очевидно, я не похож на мудреца.
Она посмотрела на него поверх его домашнего задания.
– Тихо, - сказала она.
– Я читаю.
Театрально прочистив горло, Магдалена начала читать вслух. Маркус уставился в потолок, словно умолял небеса об избавлении от нее. Пусть молит о чем хочет. Она никуда не уйдет.
Царь был позади них, как и звезда, которую они преследовали, чтобы найти его.
– Бамби, хорошая первая строчка.
– Вы самый ужасный человек на Земле.
– Лесть везде тебе поможет.
Их шаги были тяжелыми и медленными, шаги усталых людей, которые пришли издалека, чтобы присутствовать при родах, а вместо этого оказались на похоронах.
Магдалена прекратила читать и посмотрела на Маркуса. Он не взглянул на нее. Не такую историю она ожидала. С еще большим любопытством она продолжила.
Позади них раздался крик ребенка - голодного ребенка, жаждущего материнской груди. Бальтазар вздрогнул, словно это был его собственный сын, который так плакал, и он был бессилен утешить его. Я ощутил его эмоции, но не показал этого.
– Над его головой висит смерть, - сказал Бальтазар.
– А он всего лишь ребенок.
– Я тоже это увидел, - сказал Гаспар, который посмотрел на меня, словно надеялся, что я буду противоречить им.
– Как и я, - ответил я, не желая лгать, хотя намеревался утешить своих спутников. Я надеялся, что мать ребенка не увидит его смерть, как увидели мы. Даже в его смехе, в этих темных глазах я увидел тень его страданий, черные крылья белого голубя - нависшего над ним ангела смерти. Все люди страдают, и все люди умирают, но
Бальтазар остановился как вкопанный, будто крик ребенка загнал его в ловушку.
– Будет неправильно обернуться?
– спросил Гаспар.
Мы стояли лицом на Восток, к дому, а ребенок-царь остался позади нас, на Западе. Наши шаги к нему были легкими и быстрыми. Уходя от него, мы словно шагали босиком по разбитому стеклу.
– Ты можешь обернуться, - ответил я. Что он и сделал, как и Бальтазар, но я продолжал смотреть в направлении дома. Если я обернусь, боюсь, захочу остаться и никогда больше не увидеть родной дом. И все же, как ни странно, хотя и понимал, что дом был на Востоке, в Парсе, мое сердце тянуло меня на Запад, к ребенку, будто там, где был он, там и находился мой дом.
– Что нам теперь делать?
– спросил Гаспар. Пока Бальтазар и я обдумывали ответы на вопросы, именно Гаспар искал вопросы, иные формы мудрости, хотя и не менее нужные.
– Как же нам идти дальше?
– Один шаг. Затем другой, - ответил я.
– Как и всегда.
– Как мы будет служить царю, находясь вдали от него?
– спросил Гаспар.
– Покидать его кажется неправильным, - сказал Бальтазар.
– Но и оставаться тоже неправильно.
– Он пришел к нам, первый раз родившись, - ответил я.
– Затем мы пришли к нему. Мы вернемся домой и будет ждать, когда он снова к нам вернется.
Крик ребенка, наконец, прекратился, и я представил его в руках матери, чистого ребенка с ребенком на руках. О царе будут хорошо заботиться юная Мария и ее пожилой муж Иосиф. Мудрость учит нас любви к детям и страха перед царем, но этого ребенка я боялся и любил, как царя.
– Как мы будем любить царя на расстоянии?
– спросил Гаспар, будто прочитав мои мысли. Возможно, так и было.
– Как мы будем хранить верность?
– Будем ждать.
– Я сделал шаг вперед, от царя, еще один шаг по осколкам. Они так глубоко впились в мою ступню, что я ощутил их в горле.
– Любовь терпелива.
– Любовь терпелива, - повторил Гаспар.
Бальтазар кивнул своей благородной головой.
– Да, любовь терпелива.
– Они снова повернулись на Восток. И мы продолжили идти.
По нашим часам, календарям и меркам, прошло тысячу девятьсот восемьдесят пять лет с той ночи, когда мы повернулись спиной к звезде.