Пучина

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

Я невольно улыбнулся снова при этихъ торопливыхъ словахъ. Почему-то у меня мелькнула мысль о томъ, что, вроятно, такой лисичкой являлся Иванъ Трофимовичъ въ былые годы, очаровывая людей въ роли Адониса.

— Хорошо. Завтра ршу, — отвтилъ я.

— Нтъ, ужъ вы сегодня! — молилъ онъ. — Хорошо? А? Сегодня ршите?

И опять въ его тон, въ его манерахъ была «лисичка». Вообще въ немъ было что-то такое, что я не могъ опредлить сразу. Но я чувствовалъ, что онъ, если это будетъ для него нужно, можетъ «залзть въ душу». Сомнніе и заносчивость, развитіе не по лтамъ и дтская наивность, отталкивающая рзкость въ сужденіяхъ и подкупающая ласковость, все это смшивалось въ немъ вмст въ одно сложное цлое и отчасти лежало въ его натур, отчасти было привито нелпымъ воспитаніемъ. Въ немъ, было много отталкивающаго, но стоило ему только заговорить своимъ ласковымъ и подкупающимъ тономъ, и вс его недостатки забывались невольно. Меня заинтересовалъ этотъ сложный характеръ.

V

Прибыльскій поселился у меня, и я довольно быстро усплъ сжиться съ нимъ, такъ какъ онъ самъ длалъ вс усилія, чтобы

я освоился съ нимъ. Вообще онъ умлъ достигать всего, что казалось ему нужнымъ или полезнымъ для него. Это была основная черта его характера. Для него люди были или дойными коровами, или выжатыми лимонами. Съ первыми онъ былъ, можетъ-быть, вполн безсознательно ласковымъ теленкомъ, чтобы имть возможность сосать не только одну, а даже двухъ матокъ; вторые вызывали его холодное пренебреженіе, такъ какъ они не годились ни на что и заслуживали только быть выкинутыми въ помойную яму. Если при такомъ характер было невозможно перевоспитать его, отъ чего я и отказался, какъ отъ непосильной для меня задачи, то было вовсе не трудно при такомъ характер подготовить его къ экзаменамъ для поступленія въ военное училище. Онъ считалъ нужнымъ поступить въ училище и потому лзъ изъ кожи, чтобы достигнуть этого… То, что онъ говорилъ мн о своемъ полномъ невжеств, оказалось врнымъ только отчасти: онъ зналъ очень много для своихъ лтъ, но вс знанія были нахватаны имъ безъ системы: иногда онъ зналъ отлично «концы», не имя понятія о «началахъ»; порой онъ поражалъ начитанностью по извстному предмету, но которому онъ и въ руки не бралъ собственно учебниковъ. Способности его были дйствительно отличныя, выдающіяся, и въ этомъ отношеніи онъ такъ же напоминалъ своего дядю, какъ лицомъ. Съ первыхъ же дней я увидалъ, что его подготовить не трудно не только что въ два съ половиною года, но даже, если бы понадобилось, и въ боле короткій срокъ. Побуждать его къ ученію было легко. Правда, грубостью, рзкостью съ нимъ нельзя было ничего подлать; тутъ онъ, такъ сказать, закусывалъ удила и, забывъ все остальное, старался только показать, что онъ не какое-нибудь «животное», не какой-нибудь «хамъ», чтобы имъ «командовали». Но онъ боялся насмшки, боялся ироніи, боялся презрнія. Сказать ему мягко, какъ бы мимоходомъ: «конечно, вы этого еще не можете осилить», — это значило заставить его провести безсонную ночь и добиться желаемаго результата. Стоять впереди другихъ, отличаться во всемъ — это было для него главное и ради этого онъ готовъ былъ не только переносить извстныя неудобства и лишенія, но и давить другихъ. Мягкостью онъ по отношенію къ своимъ соперникамъ и конкурентамъ вообще не отличался. Мн всегда казалось, что онъ не моргнулъ бы глазомъ, если бы ему пришлось раздавить человка и перешагнуть черезъ него для достиженія цли. Замчательны были его правдивость и отвращеніе ко лжи, но и тутъ была у него особенность, такъ какъ онъ доводилъ эти качества иногда до грубости, до рзкости. Онъ самъ говорилъ, что, по его мннію, «лгать — значитъ быть трусомъ», что «ложь — это хамство», и онъ не замчалъ, что иногда то, что онъ называлъ правдивостью, длалось дерзостью или жестокостью: онъ былъ способенъ сказать несчастному калк въ глаза, что тотъ отвратительный уродъ, и, вроятно, въ качеств доктора сказалъ бы прямо безъ всякихъ обиняковъ и подготовленій больному, что тотъ долженъ не сегодня, такъ завтра умереть, а потому можетъ не лчиться, хотя бы это ускорило смерть больного: сердечная мягкость была не изъ числа его добродтелей, хотя онъ и могъ быть очаровательной «лисичкой». Трудно сказать, лежала ли эта рзкая и грубая правдивость въ его натур или развилась вслдствіе своевольно, безъ всякой узды, проведеннаго въ деревн дтства подъ вліяніемъ «Седьмой пятницы», какъ называлъ его мать Иванъ Трофимовичъ. Въ связи съ правдивостью находилась его болтливая откровенность, всегда направленная въ одну сторону — къ осужденію ближнихъ, къ ироніи надъ ними, къ изображенію ихъ въ карикатурномъ вид. Если Иванъ Трофимовичъ безпричинно и безапелляціонно самъ ругалъ всхъ наповалъ, то Прибыльскій умлъ говорить о людяхъ такъ, что его слушателямъ оставалось только ругать ихъ; Братчинъ, такъ сказать, самъ судилъ и самъ казнилъ людей, Прибыльскій излагалъ ихъ вины и предоставлялъ другимъ низкую роль палачей. Иногда мн хотлось сдержать въ Прибыльскомъ его прокурорское краснорчіе и откровенность за счетъ другихъ, особенно, когда дло касалось его семейной жизни, его родныхъ, но это было такое же безплодное стремленіе, какъ стремленіе удержать горный потокъ: поставишь загородку въ одномъ мст — потокъ прорвется въ другомъ и все-таки достигнетъ своей цли. Волей-неволей въ свободные отъ занятія часы въ теченіе двухъ съ половиной лтъ я, мой помощникъ-учитель и жившіе у меня два пансіонера узнали и семейную обстановку Прибыльскаго, и характеръ его матери, и жизнь Ивана Трофимовича.

— А, право, хорошо у насъ здсь, Викторъ Петровичъ, — вдругъ сорвется, бывало, съ языка у Александра, когда мы, наработавшись за день, усядемся всею семьею за вечерній чай:- все длается въ свое время, въ дом тихо, ни шуму, ни дрязгъ… Вотъ вы къ намъ въ деревню заглянули бы: домъ въ пятнадцать чистыхъ комнатъ, слугъ цлая орда въ людскихъ, такъ какъ у насъ вс старые дворовые грабительства ради остались жить, а порядку нигд,- пыль, грязь, все разбросано, дти дерутся, бьютъ носы, орутъ, няньки и гувернантки переругиваются, а мама сегодня всхъ до одного человка выгнать хочетъ, а завтра чувствительный спектакль всепрощенія разыгрываетъ; сегодня всхъ насъ, противныхъ ребятишекъ, въ углы ставить, а завтра съ нашей гувернанткой зубъ за зубъ бранится за насъ и другую изъ комиссіонерской конторы выписываетъ… Сама она говоритъ, что это у нея все потому, что у нея «нервы и мигрень», а прідетъ дядя и начинаетъ уврять, что это вовсе не отъ нервовъ и мигрени, а только потому, что у нея семь пятницъ на недл. Ахъ,

дядя, дядя, вотъ-то субъектъ!

Прибыльскій начиналъ смяться.

— Вы слыхали, Викторъ Петровичъ, что дядя отъ бездлья, четыреста душъ пролъ и три наслдства?

— Я мало знакомъ съ Иваномъ Трофимовичемъ, — замтилъ я уклончиво.

Прибыльскій не безъ лукавства взглядывалъ на меня.

— А правда, Викторъ Петровичъ, что я какъ дв капли воды схожъ съ нимъ? — допрашивалъ онъ.

Я пожималъ плечами и какъ можно равнодушне отвчалъ:

— Съ чего вы это взяли? Можетъ-быть, фамильное сходство и есть, но очень отдаленное.

Въ душ я сознавалъ, что Александръ былъ вылитымъ Иваномъ Трофимовичемъ.

— Да, это вамъ такъ кажется, потому что вы не знали его молодымъ, — говорилъ Прибыльскій. — У матери вотъ его портретъ на стол стоитъ въ будуар, молодымъ онъ. нарисованъ, такъ вотъ совершенно я. Кто въ первый разъ увидитъ, тотъ такъ и думаетъ, что это мой портретъ.

И опять его выразительные глаза пытливо смотрли на меня, точно спрашивая, понимаю ли я причину этого сходства, которую знала вся деревня и о которой слухи, вроятно, успли дойти до ушей пятнадцатилтняго барченка, отлично знавшаго, что Иванъ Трофимовичъ, если и приходится ему дядей, то во всякомъ случа дядей троюроднымъ или даже просто седьмой водой на кисел. Вообще дворня и людскія были главными воспитателями Прибыльскаго: здсь онъ почерпнулъ вс свднія объ исторіи своей семьи, о человческихъ отношеніяхъ, о жизни; но, широко воспользовавшись въ этой школ познаніями добра и зла, онъ въ то же время проникся глубокимъ презрніемъ къ этой школ, и ея учителямъ; дворовыхъ онъ иначе не называлъ, какъ дармодами, грабителями, пропойцами, тунеядцами, хамами и двками.

— Нянька моя вотъ-то ненавистница была Ивана Трофимовича, — сообщалъ мн Прибыльскій. — Онъ такъ и зналъ это. Прідетъ, бывало, встртитъ ее и сейчасъ къ ея уху наклонится — глуха она уже была — и кричитъ во все горло: «Что, старая карга, — скалозубъ я?» — «Тьфу ты, бсъ окаянный, — отплюнется старуха;- Оглушилъ совсмъ. Скалозубъ и есть. Охальникъ безстыжій, вотъ ты что». И ужъ на цлые дни начнетъ ворчать старуха: «Ишь мелкимъ бсомъ разсыпается; ишь зубы скалитъ; ишь чертей тшитъ. Съ изъ-дтства такимъ быль, всхъ двокъ и бабъ перегубилъ, безстыжіе глаза. Иная и по сію пору изъ-за тебя кулаками слезы отираетъ, да истязанія отъ своего мужика терпитъ». Дядю это смшило. Да и другіе смялись. Вообще, гд дядя — тамъ хототъ, гамъ, визгъ, мертвыхъ онъ расшевелитъ.

— А я все стонущимъ его вижу, — замтилъ я какъ-то не безъ удивленія.

Дйствительно, мн все приходилось заставать Ивана Трофимовича валяющимся на диван и стонущимъ отъ разстройства желудка.

— Да это онъ или притворяется, чтобы за нимъ ухаживали больше, или когда объстся въ гостяхъ, — пояснилъ мн насмшливо Прибыльскій:- а такъ въ компаніи и теперь онъ первый балагуръ. Прежде же, говорятъ, былъ еще веселе. Мать часто вспоминаетъ, какимъ онъ былъ въ молодости: въ домашнихъ спектакляхъ игралъ первыя роли, разсказы смшные разсказывалъ, сатирическіе экспромты въ стихахъ говорилъ, разъ, когда въ пухъ и въ прахъ разорился, собралъ хоръ изъ бывшихъ крпостныхъ и по ярмаркамъ здилъ, за границу даже возилъ этотъ хоръ. Умлъ потшать людей и веселиться. Его изъ дома въ домъ приглашали, за особенное счастіе считали, если гд-нибудь часто бывалъ и подолгу гостилъ онъ. Жаль только, не умлъ стоять на высот своего положенія.

Въ тон игравшаго роль взрослаго и щеголявшаго серьезными фразами юноши, когда онъ говорилъ о Братчик, слышалось нкоторое высокомріе. Впрочемъ, онъ и вообще говорилъ о людяхъ свысока, точно давно уже переросъ ихъ всхъ на цлую голову.

— Скажите, вы не знаете, гд служилъ Иванъ Трофимовичъ? — спросилъ я однажды у Прибыльнаго.

— Дядя-то? Да онъ нигд же никогда но служилъ, — отвтилъ Александръ. — Онъ нигд и не учился. Такъ вольнымъ человкомъ всю жизнь и прожилъ. Правда, разъ въ монахи хотлъ поступить да не удалось.

— Ну, это ужъ вы привираете! — сказалъ я недоврчиво.

— Право, не вру! — горячо отвтилъ онъ. — Мать говорила. Когда пролъ всхъ своихъ крестьянъ, тогда и ршился идти въ монастырь. Выгнали его только тотчасъ же изъ монастыря за безобразія, а тутъ ддъ его умеръ, получилъ онъ новое наслдство и закуролесилъ снова.

И опять выразительные глаза Прибыльнаго пытливо за глянули мн въ лицо.

— А вы, Викторъ Петровичъ, всхъ его Маремьянъ видли? — спросилъ онъ.

— Какихъ Маремьянъ? — спросилъ я въ свою очередь.

— А вотъ Ольгу Сергевну, у которой мы встртились съ вами, потомъ эту сороку Дарью Михайловну, что на гренадера въ женской юбк похожа, потомъ блоху…

Я невольно улыбнулся.

— Блоху не видали? — со смхомъ спросилъ Прибыльскій. — Это такая маленькая, черненькая барышня, зовутъ Настасьей Семеновной: дядя только ротъ откроетъ — она сейчасъ прыгь-прыгъ отъ восторга, затрепыхается, захлопаетъ руками и хохочотъ-хохочетъ до упаду, чуть не кувыркаясь въ вольтеровскомъ кресл. Дядю это тшитъ. «Поклонница моя!» говоритъ онъ. Много ихъ теперь около него. Тшутъ его, ходятъ за нимъ, въ глаза ему смотрятъ, смются, прежде чмъ онъ состритъ. Это ему теперь необходимо, чтобы смялись-то прежде его остротъ, такъ какъ онъ линять началъ: повыдохся и повторяется. Недаромъ же онъ на все и всхъ сердиться сталъ. «Что насъ ждетъ?» говоритъ. Слышали вы, какъ онъ это говоритъ? Съ чувствомъ! Нтъ, теперь ужъ ему безъ Маремьянъ совсмъ плохо было бы. Онъ ихъ всхъ Маремьянами зоветъ, а про Ольгу Сергевну говоритъ: «Это Маремьяна по преимуществу». Онъ моей матери въ прошломъ году, когда гостилъ у насъ, много при мн разсказывалъ про нихъ. Языкъ у него острый и злой: двумя-тремя фразами и очертитъ личность, и заржетъ ее. Я, когда сюда пріхалъ, сразу узналъ всхъ этихъ барынь, про которыхъ онъ у насъ разсказывалъ. А хоть и тшатъ он его, все же не paдостна ему съ ними жизнь. Разсказывалъ онъ про нихъ матери и вздыхалъ. «Оборыши, — говорилъ, — все теперь». Очень ужъ онъ ихъ не уважаетъ!