Пучина
Шрифт:
— Мерзавецъ! — крикнулъ Прибыльскій, вскочивъ изъ-за стола. — Ты это будешь долго помнить!..
— Ты только ругаться и умешь, — отвтилъ Огородниковъ. — Поумне чего-нибудь придумать не можешь.
— И ругаться, и драться умю, — сказалъ Прибыльскій стискивая зубы. — Скотовъ только и можно ругать и бить Весь вкъ ты не забудешь, какой я Чичиковъ!
Онъ быстро вышелъ изъ спальни…
Въ нашей квартир уже вс спали, когда въ комнат пансіонеровъ произошла въ эту ночь неожиданная свалка: Прибыльскій, какъ дикій зврь, напалъ ночью на спящаго Огородникова и, усвшись на него верхомъ и зажавъ ему ротъ рукою, нанесъ ему нсколько ударовъ по лицу, прежде чмъ тотъ усплъ очнуться и вскочить.
— Иди теперь завтра на экзаменъ въ синякахъ съ битою мордой! — шиплъ Прибыльскій. — Съ рекомендаціей явишься на первый экзаменъ…
Когда мн пришлось разбирать эту исторію, я впервые понялъ, что Прибыльскій способенъ убить человка. Отвчая на мои разспросы, онъ твердымъ голосомъ нсколько разъ повторилъ мн:
— Я и въ другой разъ при подобныхъ обстоятельствахъ поступлю такъ же, Викторъ Петровичъ! Я не хамъ я не овца.
VII
Разъ въ мсяцъ я заходилъ къ Ивану Трофимовичу за полученіемъ присылавшихся изъ деревни за Александра Прибыльскаго денегъ; иногда я заходилъ къ нему одинъ, иногда съ Прибыльскимъ. Почти каждый разъ я заставалъ Братчика валяющимся на диван, стонущимъ и охающимъ. Страшныя боли не мшали ему, однако, каждый разъ поражать меня своими нарядами: то онъ лежалъ въ турецкомъ халат, феск и туфляхъ, то былъ наряженъ въ венгерку съ массою шнурковъ и пуговицъ, то на немъ было надто нчто въ род татарской одежды, съ татарской шапочкой на голов; разъ я даже засталъ его въ монашескомъ подрясник и послушнической шапочк на голов. Этотъ вчный маскарадъ сдлался уже непреодолимой потребностью этого ярмарочнаго героя изъ дворянъ. У него вошла въ плоть и въ кровь привычка ходить ряженымъ и притомъ ряженымъ не только по костюму, но и по нравственности. Нигд я не видалъ большаго противорчія между словомъ и дломъ, какъ въ жизни Братчика, нигд лицемріе не было такъ развито, какъ у него. Онъ постоянно игралъ какую-то роль и жилъ внутри себя жизнью совсмъ несхожею съ этою ролью. Любимою его ролью была роль «широкой русской натуры», а между тмъ основной чертой его характера было сухое «себ на ум» завзятаго себялюбца: онъ могъ прокутить имнія, крпостныхъ, деньги, но прокутить только на себя, на свои прихоти, на свой разгулъ и не вслдствіе широкаго размаха натуры, а вслдствіе чудовищныхъ развращенности и распущенности, стоившихъ большихъ денегъ; гд можно было надуть, утянуть, обойтись безъ затраты денегъ, тамъ онъ дйствовалъ не хуже любого барышника; какъ онъ умлъ обирать людей — это знали въ былыя времена его хористы и хористки и т несчастныя личности, которыхъ онъ, нисколько не стсняясь своей ролью, цлыми фурами возилъ на ярмарки, какъ товаръ. Ничего этого, конечно, не понимали и не желали понимать Maремьяны, прикомандировавшіяся добровольно къ этимъ развалинамъ умирающаго Адониса. Он почти неотлучно пребывали при немъ и, несмотря на его брюзжаніе, иногда просто на площадную ругань, покорно и заботливо услуживали ему. Он видимо были вполн довольны и счастливы одною возможностью вертться около этой «знаменитости», даже не спрашивая себя, въ чемъ была его извстность, въ чемъ была его слава, въ томъ ли, что онъ всю жизнь билъ баклуши, въ томъ ли, что пускалъ по-міру крпостныхъ, въ томъ ли, наконецъ, что онъ не стыдился торговать собою и продавать другихъ? Объ этомъ он даже не задумывались и сдлались покорными холопками того, кто не полнился обратить ихъ въ своихъ холопокъ. Одна Аксинья относилась скептически къ Братчику: для нея онъ былъ просто презрнной руиной изношеннаго мужчины, и она третировала его съ непозволительной грубостью.
— Ну, куда лзете, коли ужъ Богъ убилъ!.. — прикрикивала она на него, если онъ задумывалъ куда-нибудь хать.
— Волю взяла, волю взяла!.. Охъ, выгнать нтъ силъ, — жаловался онъ на нее, но не гналъ ея. — Она двка здоровая, гд же найдешь другую? — объяснилъ онъ. — А за мной уходъ нуженъ. Не на Маремьянъ же положиться, стрекотать только умютъ…
Дйствительно, Аксинья годилась не для одного «стрекотанія», она была для него и сидлкой, и фельдшеромъ и, можеть-быть, чмъ-нибудь еще.
Занятый однимъ-собою, одними своими недугами, онъ почти не интересовался тмъ, какъ идетъ ученіе Прибыльскаго. Когда я начиналъ говорить объ этомъ, онъ замчалъ:
— Оболтусъ онъ. Драть ихъ надо, прохвостовъ. Охъ, плохо, когда не дерутъ! Въ наше время не церемонились съ ними! Штаны долой и дерутъ, бывало…
— Онъ учится очень хорошо, способности большія, — пояснялъ я.
— Знаетъ черезчуръ много! Да!
— Ну, знаніе не бда.
— Да вы о чемъ? О наук? Охъ, я не о томъ! Носъ везд суетъ. Вотъ я о чемъ. Везд подглядитъ, подслушаетъ. Тоже дворня наплела Богъ всть чего. Прохвосты! И мать, дура, тоже разную чепуху городила… Вотъ-вотъ кавардакъ въ голов и произошелъ… Почтенія къ старшимъ нтъ. Въ свой носъ дуетъ, паршивецъ!
Онъ поворачивался ко мн обрюзгнувшимъ, жёлчнымъ лицомъ…
— Замчали, какъ онъ на все смотритъ? Охъ, на лиц усмшечка, критикуетъ. Охъ, былъ бы я здоровъ, написалъ бы я ему критику, такъ, что сидть бы съ недлю не могъ. Лучше нтъ этой критики… Вотъ недлю у меня только жилъ, а чуть не избилъ я его. Говорю я вамъ, что все въ свой носъ дуетъ. Эхъ, ныншняя молодежь!.. — Чего мы ждемъ?.. чего ждемъ?.. Нигилятина пошла, отрицаютъ все… Слышали, можетъ, семиспальныя кровати завели. Это комуна! Вы присмотритесь, что длается, что говорится, авторитеты къ чорту, власти не нужны, мужика и того не смй пороть, а ужъ о молодежи нечего и говорить — пальцемъ не тронь… А я бы имъ горяченькихъ всыпалъ, перестали бы отрицать, почесались бы небось…
Онъ злобно хихикалъ.
— Прохвосты!
Брюзжанье уже вошло въ привычку, онъ становился иногда просто несносенъ по своей злоб на всхъ и на все. Меня порой смшило, когда онъ начиналъ злиться на кутящихъ и веселящихся людей, называя ихъ прохвостами только потому, что у него самого уже не варилъ желудокъ. Съ нкоторыхъ поръ онъ сталъ особенно сильно настаивать на необходимости воздержанной и цломудренной жизни, проповдывалъ двственность мужчинъ и женщинъ и ругалъ молодежь за то, что она только и длаетъ, что развратничаетъ. Это давало ему поводъ приводить сотни примровъ распущенности, изъ которыхъ одинъ былъ боле сальнымъ чмъ другой. Иванъ Трофимовичъ видимо смаковалъ эти сальности и придумывалъ ихъ самъ своимъ изобртательнымъ воображеніемъ, входя въ мелочныя подробности грязныхъ сценъ, которыя онъ придумывалъ на досуг и которыя будто бы происходили въ дйствительности.
VIII
На третье лто пребыванія у меня Прибыльскаго его мать пригласила меня пріхать съ Александромъ къ ней въ имніе. У меня въ это время не было другихъ пансіонеровъ, и я, отправивъ на дачу свою семью, похалъ съ Александромъ въ провинцію. «Седьмая пятница» оказалась именно такою, какъ я и представлялъ ее себ. Это была уже довольно не молодая, изнервничавшаяся, искривлявшаяся, почти не сохранившая слдовъ былой красоты провинціальная барыня съ вчными охами и вздохами, говорившая обо всякихъ пустякахъ истеричнымъ, приподнятымъ тономъ, точно о разрушающемся мір, и любившая, несмотря на годы, двусмысленности и сальности. Въ конц-концовъ, одинъ ея трагическій тонъ по поводу переваренной курицы и не поданныхъ къ кофе сливокъ могъ довести до отчаянія, до положительной ненависти къ ней, но, къ счастію, я и Александръ помстились въ отдльномъ домик въ парк и могли, отговариваясь занятіями, большую часть дней проводить въ сторон отъ госпожи Прибыльской.
Такъ прошли три лтніе мсяца, посл которыхъ, въ начал августа, намъ пришлось снова перебраться въ Петербургъ.
Какъ-то разъ, когда Прибыльскій уже сдалъ экзамены въ военномъ училищ, я зашелъ съ нимъ къ Братчику узнать, вернулся ли тотъ съ дачи, и очень удивился, найдя входную дверь въ квартир отворенною. Въ передней мы встртили какихъ-то неизвстныхъ намъ людей, не обратившихъ на насъ никакого вниманія. Мы прошли въ гостиную, гд обыкновенно лежалъ на своемъ турецкомъ диван Иванъ Трофимовичъ. Въ комнат сильне, чмъ когда-нибудь, пахло камфарой, оподельдокомъ и нашатырнымъ спиртомъ, но Ивана Трофимовича здсь не было, а стояли какіе-то незнакомые намъ люди.
— Что онъ опять нездоровъ, что ли? спросилъ Прябыльскій, обращаясь ко мн.
Мы услышали разговоръ незнакомыхъ намъ людей, они обсуждали какой-то непонятный для насъ вопросъ.
— Закрыть надо скоре, такъ нельзя оставить, потокъ не закроешь! — говорилъ одинъ.
— Известки надо положить, — посовтовалъ другой.
— Ну да, такъ и поможетъ твоя известка, — отозвался третій.
Мы вошли въ слдующую комнату и замерли на мст: посредин комнаты стоялъ гробъ, а въ гробу лежало что-то тучное, совершенно почернвшее, страшное. Воздухъ въ этой комнат былъ невыносимъ. Насъ точно пришибло что-то.