Пугачев Победитель
Шрифт:
Да кто поджигает-то? — допытывался угрюмо «ннниратор».
А мы того не ведаем, батюшка! Разное бают. Которые так говорят, что, мол, господа разбежавшие-
и III свою обиду мстят...
– Да вы же господ в корень вывели?
• Верное твое слово, вывели их, кровопивцев наши', Всех вывели! А которые уцелели, так те кто куда Не л, ИЛИ... Прячутся.-
Так кто же пакостничает?
Пастухи бывшие. Первые конокрады, батюшка! <)ми твсегда конокрадами были. Опять же, колодни- Ии, которые из острогов повыскочили. Лютые волки...
\ и протчие которые... Раньше, скажем, поссоривши. I», он тебя матерным словом, а ты его тоже по Мм I ери, тем и кончалось. А теперь, чуть что, он тебе, Проклятии, или нож в бок, или красного петуха
к казакам, а то еще куды... Опять же, разбойного люду развелось, и-и-и сколько! Одно слово, видимо-невиди- мо! Режут народушко православный, хрестьянский, хуже татаров... По дорогам проезду нет.
Я всюду команды воинские рассылаю. Для порядку...
И-и-и, батюшка! Не прогневись только, твоя царская милость, на слове! Твои команды то только и делают, что народушку притеснение учиняют. Ты его для порядку посылаешь, а он, значит, мошну набить старается. Лучше и не суйся: забьют насмерть! Опять же, насчет женского сословия. Никогда при господах такой обиды не было. Ну, баловались барчата да которые управляющие, да и то больше с дворовыми девками. А теперь которая девка молодая, так ее и в клети не спрячешь: выкрадают. На увод, значит. Народушко говорит, персюки там какие-то скупают. Девок, то есть. Они, персюки, сами черные как черти, а до наших девок белотелых охочие. Опять же ребята совсем осатанели. Отцов-матерей никто слухать не хочет. Ему, пащенку, говоришь, чтоб, мол, работал по хозяйству, а он, пащенок, в ответ: теперь, мол, все вольные! Хошь, так сам и работай! Таки-то дела, батюшка, ваше велицтво! Опять же, все говорят, страшенная война весной будет. Собрались, мол, семь царей, да семь королей, да сколько там князей, да турецкий султан, да какой-то там бухарь и положили промеж себя клятву — русскую землю под себя забрать да поделить, а народушко изничтожить.
Вздор! — скрипнув зубами, отозвался Пугачев.— Пустое. Бабы плетут...
Тебе лучше знать, ваше величество, тебе лучше знать! А только слушок такой есть. Что правда, то правда. Поляк, мол, Смоленск-город уже забрал. А от Смоленска далеко ли и до Москвы? Смоленский трахт — вот он, рукой подать... Опять же турок, говорят, с несметной силой пришел. Кого саблей рубит, кого копьем колет, а у казаков силушки не хватает, а хохлы- м.'гюпы тому турку помогают, чтобы Москву изничтожить... А прогнать-то его, турку, и некому! Енарал 1'умянцев был, так его кто-то в башню посадил, на чонях держит. Енарал Суворов был, и того арештували... А Потемкин-енарал, так тот, колдун, серым волком обернулся или птицей, да и перемахнул в чужие края, him опять свое войско верное собирает, чтобы весной мн Москву пойтить да всем наказание исделать...
Мелете вы и сами не знаете, что! — рассердился Пугачев.
Верно твое слово, батюшка, царь белай! Ах, сколько верно ты говоришь! А только разные знамения проявляются. Орловский архиерей, которого башкиры твои зарубили в соборе, по ночам из могилы выходит. Страшной такой! Весь в крови... А в руках крест-зо- иот.. А кто ему на дороге попадет, тому он, убиенный мшпсирцами, говорит: «Молитесь, нечестивцы, а то грядет на вас сила несметная!*
Бабьи сказки одни!
Тебе знать лучше, твое пресветлое царское ве- лпство! А только верные люди сказывали. Опять же н Саратове-городе мещанка, бочарова жена, разроди- иксь зверушкой рогатою да хвостатою.. Будто не от мужа-бочара, а от самого нечистого духа.. А это дело конец света предвещает. Опять же где-то сам с неба камень накаленный упал, как гора. И был с того | чмня глас..
– Пошли вон, дураки! — рассердился «анпиратор». Он вскочил и затопал ногами.
Ав-ва-ва...
Толпу мужиков словно ветром сдуло.
Лошадей!—крикнул срывающимся голосом Пу-
дчев.— Водки!
Опять по покрытому укатанным снегом тракту
акали сломя голову гайдуки, сгонявшие с дороги пущих и идущих плетями и неистовым
Сзади, замыкая шествие, нестройной гурьбой валили башкиры и киргизы на своих разномастных лошадях. И казаки, и башкиры, и киргизы были уже не те, с которыми «анпиратор» утром покинул Москву, и даже не те, которые их сменили на одной из первых остановок: части конвоя были заблаговременно высланы вперед и сменяли друг друга с таким расчетом, что каждой отдельной части приходилось, сопровождая поезд, пробегать не больше двадцати или двадцати пяти верст. Многие кони не выдерживали сумасшедшей гонки и падали по дороге.
С самого утра день был ясный: на небе — ни тучки, ни облачка. Весело обливая лучами укутанную пышным снеговым покровом землю, катилось зимнее холодное солнышко. Держался порядочный мороз. Но уже вскоре после полудня с запада стали показываться тучки. Померк, потом и совсем исчез огненный шар солнца, потонув в облаках. Потеплело, повеяло теплом с запада, откуда плыли, подгоняя одна другую, серые тучки. Рано смерклось. А поезд все мчался и мчался.
Вдоль того пути, по которому еще предстояло пройти, стали загораться заранее заготовленные огромные костры, служившие как бы маяками. Появились и вершники со смоляными факелами, лихо скакавшие впереди поезда и по бокам. У костров, мимо которых проплывали сани и кареты на полозьях, копошились толпы крестьян, согнанных для встречи «анпиратора». Но теперь они уже не оглашали ночной воздух криками «ура!» в честь «Петра Федорыча»: эти нестройные мужицкие крики надоели помрачневшему Пугачеву после первых же встреч, и по его приказанию Творогов с одной из остановок выслал конных гонцов оповестить встречных, что разрешается только снимать шапки да бить поклоны, не утруждая слуха его пресветлого царского величества своим мужицким криком.
Строгий приказ был выполнен. Толпившиеся у придорожных костров верноподданные «анпиратора» сры- наш с себя треухи и становились на колени, как только вблизи показывались мчавшиеся с гиканьем Передовые гайдуки со смоляными факелами, а когда налетали казаки в алых чекменях с длинными пиками, мужики принимались отбивать поклоны. Почти нее крестились.
Когда поезд исчезал в ночной мгле, у медленно догоравших костров долго еще оставались кучки людей.
В одном из сел, верстах в сорока от Раздольного, для «анпиратора» был приготовлен ужин. Но Пугачев м кобенился. С трудом согласился он войти в избу, где стояли столы с яствами и питиями, выпил несколько чирок водки, вяло пожевал ломоть пирога с начин- Kort «на четыре угла», запил стаканом сладкого вина и поднялся.
Едем, Бориска! — сказал он Минееву.— Скучно •пой-то.. Надоело все это.. Ну его к ляду...
— Едем — так едем! А с ужином как же быть?
А так и быть! Кто из енаралов да министров и рать хочет, пущай жрет. Нагонят нас опосля. А не нагонят, так беда не велика. Вон, которые уж отстали но дороге. Ну их всех к шуту. Надоело мне с ними ааландаться, хуже горькой редьки... Едем!
Они уехали. Огромный хвост спутников, оторвался, задержавшись, чтобы поужинать. Но сани, в которых | и дели по привычке прикрывавший рукавицей свое и п'родованное лицо угрюмый Хлопуша, расстроенный -аимираторской» немилостью и старавшийся бодрить- I л, лицкий казак и лихой конокрад Творогов, ставший теперь «министром двора», и другие сани, в которых о чем-то сердито говорили Прокопий и Юшка I юбородьки, увязались за санями Пугачева
Увидев это, Пугачев скривил губы и, мотнув голо- моп, вымолвил:
Дядьки мои. За малолеточком присматривают, чтобы он, малолеточек, ножку себе не зашиб ненароком альбо глазок не запорошил чем... А мне этот ми пор колом поперек горла стоит!
Ты — царь! Хочешь, так и прогнать можешь!
Прого-онишь их, как же! — невесело засмеялся «анпиратор»—Куда их прогнать-то? Смутьянов этих? Нельзя их прогонять: опасно. Народ против меня взбулгачить могут. Оченно просто!
Минеев пожал плечами, но промолчал.