Пугачев Победитель
Шрифт:
Минеев достал из-под сидения саней объемистую дорожную флягу, обшитую сукном, с привинченным к трлышку дорожным стаканчиком.
Кажись, не подменили,— пробормотал он,— а на in н кий случай, государь, давай-ка я первым выпью!
Глаза Пугачева запрыгали, дряблые щеки затряс- лип., рот искривился. На лице появилось унылое иыражение.
– До чего дожили, скажи пожалуйста! — горестно иммолвил он. — Чарку водки и то без опаски нельзя hi такать. Думаешь, как бы в ней, водке-то, отравы Kiu oft не оказалось! Н-ну, дела, можно сказать! Поди, Катька моя таких страхов и не знала. Жила себе, не и кила. Жамки жрала да чаи с енаралами распива- '||| не боясь отравы..
Ко всему привыкнуть можно,—
и алел Минеев.—А только, конечно, береженого и бог
in р' кет». Ну, наливай, что ли?
Л можно и не наливаючи! — бодро засмеялся тиниратор», выхватывая из его рук флягу и прикла- л i.i и а л ее горлышко ко рту.— Мы, брат, по-походному, И" I а 1ацки!
Он долго глотал крепкую водку, покуда его смуглое и- не покраснело.
Ф фу-у! Да и здоровая же водка! Аж дух сперло!
Он опять прильнул фиолетовыми губами к тонкому горлышку и когда кончил пить, на его темном лице было успокоенное, почти блаженное выражение.
— Все пустое дело! Одно слово — трын-трава! — засмеявшись, сказал он.— Прячь, Бориска, пригодится еще на нашей бедности...
Он как-то сразу посоловел, утонул в богатой собольей шубе, закрыл в изнеможении глаза и из искривленного рта понесся негромкий, но сочный храп.
Минеев рассеянно посматривал по сторонам и старался собрать разбегавшиеся мысли.
«Пьет «его пресветлое величество». Почти без просыпу пьет. Еще и раньше, до взятия Москвы, пил здорово, иной раз чуть не до зеленого змия, а все же, по крайней мере, в крутые дни умел сдерживать свою ненасытную утробу и сохранять свежую голову. В опасности сразу трезвел, словно рукой хмель снимало. В военном деле, бывало, показывал удивлявшее и нас, офицеров, умение соображать. Чутье какое-то было. А вот со взятия Москвы, да нет, еще раньше, даже со взятия Казани, с того дня, когда пришла весть о гибели царицы и наследника престола, Павла Петровича, словно покатился под гору и чем дальше, тем быстрее. Целыми сутками валяется в постели, держа при себе какую-нибудь бабу, «чтобы грела бока». Ничем не занимается. На все рукою машет. Раздувает его безобразно. За шесть месяцев два раза чуть не при смерти был. Доктора пугают: ежели не бросит пить, скоро каюк будет. Печень, мол сгниет... И будет каюк! Хоть какого богатяры такая жизнь скрутит, а он—какой же богатырь? Только что жилистый был, двужильный даже! Да вот сгорает, на глазах сгорает.. Как сгорает и попавшая в его корявые лапы Москва, как и вся страна. Ведь и впрямь — горит все кругом!
Стоило брать Москву, чтобы в полгода довести ее до такого состояния! Ежели бы подняться над ней птицею да посмотреть сверху — вся в лысинах от сиров. Поди, скоро и половины не останется. Насе-
1ИЧНИ! все прибавляется, та самая сволота, которая на своем хребте Емельку до престола доволокла, мшить ему дала,— она со всех концов прет в столицу на всенародное пиршество. Все труднее размещать да кормить эту ораву. Набьется сволота к ii л кой-нибудь уцелевший квартал и все растащит On I голку, без пользы разрушит. А там смотришь —
ар. И тушить некому: не свое, чужое горит.
1"тут, как тараканы, в другие кварталы и несут
гобой разрушение.
! а подов сколько было, мастерских разных, рабочего я шли! А теперь что? Работать никто не хочет, а и кто
л бы, нету возможности. Из пяти тысяч суконщи-
а месте и пяти сотен не осталось: разбежались.
*»м ii ii товарами из разворованных складов торговать принялись, другие спились, третьи в «городские каза- 141» ^писались да под видом того, что порядок охра-
живого и мертвого грабят. Каждое утро на
гонцах подбирают десятка два-три зарезанных да
гни, ежели не сотню, опившихся и замерзших.
П' мы на все, особливо на съестные
А деньги словно сквозь землю проваливаются.
Ц« оно, вероятно, так и есть: у кого еще водятся иякш- гроши, тот их в земле хоронит. А подвозу из Я»|и'и«нь нету. Шел осенью хлеб по Волге да и застрял,
С» побросали баржи, разграбили, что было
м" | но, и разбежались. Стыд и срам: дров в столице IV. Дворцы топить нечем, заборы разбирать прихо- '||| i i да брошенные дома. От этого опустошение идет еще почище, чем от пожаров. Ну, на зиму
•"•'ИТ Москвы. До следующей зимы еще дотянуть mhimio будет. А там что? Конец.. И так везде и всюду. И I" шду недовольство, ропот, склока. Кровь льется... п к VI друг друга, как баранов. Разбивают себе т иши безмозглые...»
На каменном лице Минеева появилось жесткое нМ|н1 чспие.
«Ничто сволоте! Пущай! Сама захотела, безголовая! Печалиться мне, что ли? Да пропади все они пропадом! Мне в пору о том думать, как бы самому ноги унести...»
Сказалось действие выпитой крепкой водки: по телу разошлась приятная теплота, тяжелые мысли ушли куда-то, спрятались, оставив лишь мутный осадок глухой тревоги. Наплыла легкая и приятная сонливость. Однако охваченный сладкой дремотной истомой Минеев видел все, что творилось вокруг и держался по привычке начеку. Слышал, как скрипел под полозьями слежавшийся, укатанный снег, как екали селезенки мчавшихся вихрем коней и как заливались колокольчики и бубенцы. Вдоль дороги, по краям, стояли кучки людей, согнанных в снежные сугробы с пути «анпираторского» поезда казаками, скакавшими впереди. Эти люди падали на колени и били земные поклоны, приветствуя своего ставленника. А «его пресветлое царское величество», бывший беглый казак, спал пьяным сном, приткнувшись к плечу своего генерал-аншефа. Распластавшиеся на снегу «верноподданные» своим «ура!» приветствовали сидевшего прямо, как истукан, Минеева.
Откуда-то из самой глубины души всплыла мысль: «А что, в самом деле? Чем я не царь? Чем я этого.. обормота безобразного, с перегоревшей середкой, хуже? Почему не стать мне царем, ежели настоящего царя не видать? Подобрать бы только дружков верных да преданных. Этому долго не жить, все равно. Да, в случае чего ему и голову открутить не так трудно, особенно мне, по моему комендантскому положению. Вон, в ту же дорожную флягу подсыпать какого-нибудь зелья и вся недолга...»
— Ур-ра! Ур-ра! — нестройно орала кучка наряженных в заплатанные тулупы мужиков, стоявших по колена в снегу, когда мимо них проносились сани с мирно посапывавшим «анпиратором» и размечтавшимся о возможности свернуть ему шею Минеевым.
Пугачев шевельнулся и раскрыл глаза. А? Что? — спросил он сонным голосом. Народ приветствует твое царское величество!— официальным тоном доложил Минеев.
Н-ну, и дурак народ энтот самый! — сладко зевну и, отозвался «анпиратор» и снова закрыл глаза.— Орать-то он, народ, рад. А чего орет, того и сам не понимает. Так, горло дерет... Драли их, дураков, видно [ ма к»! Вот у немцев, там, брат, того.. Не будешь орать._ Гам, скажу я тебе...
Не закончив фразы, он опять погрузился в слад- Mi rt сон.
Скоро кучер стал сдерживать упарившихся коней: к «пехали до первого «яма», где ждала подстава.
Перепряжка была прямо на дороге, перед воротами
гирого заезжего двора. Кроме ямщиков, конюхов и вся-
"И дворцовой челяди, там стояла кучка по-празднич- I миму разодетых крестьян с сановитым седобородым
и красноносым сельским старостой во главе. Староста,
рого почтительно поддерживали с обеих сторон
им.иг же рослые сыновья, держал перед собой дере-
разрисованное яркими цветами блюдо с кара-