Пулковский меридиан
Шрифт:
Старик присмотрел местечко в кустах между шоссе и заливом. Он захлопотал, разбил палатку, натаскал выброшенного морем сухого камыша, развел костерок, повесил над ним чайник.
Ребята спутали лошадей, потом, в восторге от всего окружающего, посидели несколько минут тихо.
Огромный город остался за ними. Прямо перед глазами расстилался спокойный, блестящий, как потускневшее зеркало, залив. Над ним в туманной мгле намечались вдали таинственные очертания; чуть поблескивал купол Исаакия, узкой полоской светился в заре шпиль крепости. На той стороне, на Крестовском острове, чернела роща невысоких
Неполный месяц висел над спящим за водной гладью Питером. По поверхности залива бежала от него зыбкая полоса. Смеркалось все сильней. Залив казался таким теплым, вода такой спокойной, что ребята решили искупаться.
Минут через десять, выйдя из реки, они заскакали было на одной ножке, вытряхивая воду из ушей. Вдруг Оскар Крузе остановился, как стоял; он так и застыл с поднятой в воздухе ногой. Встряхнув головой, он напряженно вгляделся в кусты, подступавшие здесь почти к самой воде.
— Ты что, Оскар?
— Как будто костерчик… вот — горит… там в кустах. Не видишь? — неуверенно показал пальцем Оскар.
Женя и Вова сощурились.
— Да, как будто… Вон, вон!.. Вроде дымок тянет. Ну, а что из того?
— О, надо потихоньку по кустам подойти, поглядеть, — серьезно сказал Оскар. — Кто это там есть? Может быть, какая шпана? Тогда надо старику сказать: хорошенько лошадей караулить.
Сразу стало интереснее.
До кустарника было недалеко. Затаив дыхание, ребята приближались шаг за шагом к тому месту, где, повидимому, и на самом деле горел костер. Постепенно они начали различать какое-то бормотание, негромкий разговор двух или трех человек. Скоро можно было разобрать отдельные слова. Еще несколько шагов, и мальчикам пришлось остановиться. Люди, разведшие костерок, поместились за небольшим кустом, росшим посредине довольно обширной лужайки. Мальчики доползли до ее границы. Дальше двигаться, не выдавая себя, было уже невозможно. Они замерли.
Впереди в полумраке рисовалась темная группа ольх. Похоже было на то, что за нею сидят три человека. Двое из них говорили, третий подавал только редкие и краткие реплики. Опустившись на колени, мальчики стали прислушиваться. Рты их раскрылись, глаза разбежались вкось.
— …еще какое удивительное счастье, что он никого из нас не выдал, — хмуро сказал басистый и хрипловатый голос. — Ума не приложу, как он всех нас не утопил!
— Ну, — ответил другой, — ты, чёрт знает, какого мнения обо всех нас. Что же, в случае чего ты и сам, что ли?.. — Конец его фразы унес ветер.
— …совершенно другое дело… — послышался несколько секунд спустя опять недовольный голос первого. — Чека, брат, шутить не любит. А мы? Много ли среди нас идейных? Раз-два и обчелся. Я вон в Гельсинках недавно с одним бриттом поговорил, так он… Доллары, доллары — и конец. Вот его вера!
Кто-то закашлялся там за кустом. Стало невозможно услышать что-либо. Вова Гамалей оглянулся на своих товарищей. Женька тоже покосился на него. Оскар Крузе, став на колени и на руки, наморщив лоб, напряженно слушал. Звуки стали опять доноситься яснее…
— Да брось ты, не таранти! — досадливо огрызнулся первый. — Ты, чёрт тебя
33
Каплан — эсерка, ранившая В. И. Ленина. Канегиссер — убийца М. Урицкого.
Он, должно быть, хотел еще что-то добавить, но вдруг остановился:
— Тс!.. Тише! Что это?..
Вовкино сердце, да, вероятно, и сердца остальных опустились: «Ой, услышал!»
Но на их великое счастье, говоривший услышал совсем другое. Старик, видимо, соскучился в одиночестве. Он вдруг громко, гнусаво, не в тон и не в голос запел там, у палатки:
«На возмо-орье мы стоя-а-а-ли, д-на ерманской стороне!..»
Ни Вовка, ни Женя Федченко, ни Оскар Крузе не успели даже испугаться. За кустом раздалось приглушенное восклицание: «О, ч-ч-чёрт!» Во все стороны брызнули искры полена, должно быть некстати задетого ногой. Донесся слабый шорох. И все смолкло.
Женя Федченко перевел дух. Глаза его широко открылись.
— Ребята, — задохнувшись, все еще шёпотом выговорил он. — Что же это такое? По-моему, это — контра? Шпионы! Что ж делать-то теперь? А?
Взрослому и толковому человеку очень нетрудно было решить, что здесь следовало делать. Нужно было немедленно скакать до ближайшего отделения милиции, поднимать тревогу. Дело могло оказаться важным. Но на Фаддея Герасимовича Муравьева, конюха, бывшего курьера Министерства торговли и промышленности, принесенное запыхавшимися мальчишками известие не произвело никакого впечатления.
— Еще чего не хватало! — без тени беспокойства и даже без насмешки отвечал он, подкладывая новые камышинки под воркующий чайник. — А ну вас! Выдумаете. Говорят! Мало ли кто теперь чего говорит, Языки всем не отрежешь.
— Дядя Федя! — чуть не плача, волновался Женя. — Да ведь вдруг это и верно — шпионы…
— Пошел ты! Как раз, дожидайтесь! Дам я вам по пустякам коней гонять. Лезьте в палатку, спите, покуда я сижу. А то скажу Ивану Христиановичу, он вам покажет шпионов. — Нечего, нечего! — с досадой бормотал он. — Выдумают! Кто вам, таким шпингалетам, поверит? Что вы слышали? Тьфу! В шею вас прогонят. Шпионы! Вот утром приедем — бегите, рассказывайте сказки. Сопли-то вам утрут. Ишь — молокососы: шпионы!
Мальчики уже давно сдались. Они, встревоженные и неудовлетворенные, ворочались в палатке на кошме, тщетно стараясь заснуть, а небритый старик все еще кашлял и хрипел у костра, то куря, то выколачивая трубку, и, не переставая, ворчал.
«Пожалуй, и верно — утром лучше, — засыпая, думал Вова. — Пойдем в милицию, расскажем…»
Но утром произошло событие, резко осложнившее в их глазах всю эту историю.
Едва проснувшись, они сейчас же побежали осмотреть на свету место происшествия.