Пуля для бизнес-леди
Шрифт:
«Эх, знал бы ты, мой дорогой Главный, что за этой „удачей“», — тоскливо подумалось Насте. Она нарочито бодро произнесла:
— Ладно, не будем о плохом. Давайте о хорошем…
Но сменить «пластинку» не удалось. Как и многим старикам, Главному нужен был лишь повод, чтобы выговориться. И он стал говорить о том, как тошно жить, когда неделями молчит телефон, когда ты никому не нужен, твои ровесники уходят один за другим из жизни, а вся твоя жизнь, оказывается, была то ли преступной, то ли ошибочной. Пытался писать мемуары — ведь столько видел, пережил, со многими великими людьми встречался! Написал несколько глав и бросил, потому что понял — никому это не нужно.
— Из редакции кто-нибудь был, звонил?
— Вы, Анастасия Игнатьевна, первая.
— Поганцы мелкотравчатые, — вырвалось у Насти.
— Не будем судить их строго, — ответил Главный, все в душе у него уже перегорело. — Вы вот мне сюрприз преподнесли… А была такая ершистая, строптивая… Помню, как от меня требовали, чтобы я вас уволил после ваших острых выступлений…
— Я знаю…
— Только вы не подумайте, что я напоминаю об этом, как о каком-то своем «подвиге». Обычное было дело. Извините, вырвалось.
— Я у вас многому научилась, — сказала Настя. — Вы были для меня Главным, им и остались…
Она попыталась найти какие-то особые слова, ибо её переполняла нежность к этому старику, которого она помнила энергичным, деятельным, распоряжающимся судьбами людей. Ведь порою одного слова его было достаточно, чтобы журналист получил квартиру, уехал на работу в закордонные дали, печатался из номера в номер. По публикациям в газете награждали их героев орденами, а по критическим выступлениям начинались расследования, и иные «действующие лица» быстренько оказывались под следствием. Настя помнила, как после командировки во Фрунзе она рассказала Главному о молодой балерине Киргизского театра оперы и балета. «Айсулу необычайно талантлива!» — Настя восторженно сказала Главному. «А вы напишите», — сказал Главный. «Но я ничего не понимаю в балете!» — призналась Настя. «А вы пишите не о балете, а о талантливой Айсулу, — посоветовал Главный. — Я дам задание, чтобы из Фрунзе самолетом прислали её фотографии».
Материал был опубликован и через некоторое время Настя получила странную телеграмму от Айсулу: «Спасибо, я навеки твоя раба». И подпись: «Народная артистка республики». Ларчик открывался просто. Каждое утро первому секретарю ЦК компартии республики клали на стол московские газеты, в которых помощник красными «галочками» отмечал материалы о Киргизии. Первый прочитал очерк Насти об Айсулу и вызвал заведующего отделом культуры. Спросил:
— Кто она такая?
— Написано — солистка… Точно не знаю, — замялся «руководитель» культуры.
— В Москве знают, а ты нет? — рассвирепел первый секретарь. И распорядился:
— Чтобы сегодня вышел указ о присвоении этой Айсулу звания народной. Опубликуйте в завтрашних номерах наших газет. А от меня пошлите правительственную телеграмму этой… нашей молодой, талантливой народной артистке.
Маленькая смешная газетная история… Еще со сталинских времен так повелось: сегодня хвалебное выступление газеты — завтра его героя резко возвысят, раскритиковала газета — ищи потом человека в лагерях… И ничего случайного в таких выступлениях не было: и адреса и «героев» называли «сверху».
А Настя случайно попала со своим рассказом под хорошее настроение Главного и её пятьдесят строк и пяток фотографий вывели действительно талантливую девочку на высокую орбиту: прима-балерина, зарубежные гастроли, премии.
И сейчас она подумала о том, что Главный был верным слугой режима, но не растерял человечность, всем кто к нему обращался за помощью — помогал. Где они теперь, его «выдвиженцы», те, кто превозносил его организаторские и журналистские таланты? Ау, где вы?!
— Можно вас спросить о том, что меня давно не то, чтобы мучает, но весьма занимает? — попросила разрешения Настя.
— Спрашивайте, Анастасия Игнатьевна. Отвечу откровенно.
— Неужели вы, умный человек, не видели и не чувствовали, что режим, которому вы так верно служили, идет ко дну, разваливается?
— Не так все просто, Анастасия Игнатьевна… Понимал, конечно, но верить не желал. Знаете, в жизни так бывает: ум с сердцем не в ладу. Сколько я всяких записок «наверх» написал: и служебных, и секретных и совершенно секретных! Надеялся — достучусь.
— Что-нибудь конкретное предлагали?
— Конечно. К примеру: разрешить свободный выезд из страны желающим — на все четыре стороны, разрешить свободное хождение, покупку, обмен валюты, узаконить мелкое и среднее предпринимательство, пересмотреть отношение к частной собственности… Много чего я предлагал…
— И?..
— Как в пустоту. Более того, стали навешивать ярлыки и ярлычки.
Главный сказал со странной улыбочкой:
— Самое любопытное, что некоторые из тех, кто мне рьяно ярлыки клеил, сейчас возглавляют банки, акционерные общества, скупают квартиры и особняки.
— Ничего, — в тон ему ответила Настя. — Бог дал, Бог и возьмет обратно…
Молчаливая Фаина Львовна, чутко уловив, что разговор заходит в тупик, подала голос:
— Я вашего молодого человека на кухне чаем напоила. Отказался садиться за стол с вами, попросил дверь кухни не закрывать, чтобы ему вход в квартиру был виден. Странный молодой человек…
— Это мой телохранитель, — объяснила Настя.
— А у меня телохранителей никогда не было, — с намеком сказал Главный. — Даже в войну.
— Я понимаю, что вы хотите сказать — вас лучше телохранителей оберегал общий порядок в державе.
— Вот именно.
— Вы из партии вышли?
— Нет, я убеждения не меняю. Но и на демонстрации с этими впавшими в истерику не хожу.
Пора было прощаться, но оставалось ещё одно важное дело. Настя увидела, как живет ныне Главный — бедно живет. На выцветших обоях светлели светлые прямоугольники, там были картины, которые он собирал всю жизнь, а теперь продавал. Зияли пустотой книжные полки — что там стояло: редкие книги, сувениры в память о странствиях по миру? Да и ремонт давно не делался — не с чего.