Пункт назначения 1978
Шрифт:
– Пойдешь завтра утром с нами в порт, нырять с волнореза?
И мне вдруг так захотелось просто побыть пацаном. Просто прожить эти каникулы, сделать их такими, как раньше, сорок лет назад.
– Пойду, – сказал я. – А куда?
– Здесь, недалеко, в порту.
Они поднялись со ступенек. Пашок протянул мне руку, и я ее пожал.
– Тогда завтра в десять встречаемся здесь, – сказал он.
И мы распрощались.
Домой я добрался без приключений. Толкнул дверь в квартиру – не заперто. Незамеченным
Саднила разбитая губа. Я глянул на свое отражение и облегченно вздохнул. К счастью, ничего кошмарного не произошло – не было синяков, не было больших ссадин. Только трещина на нижней губе… Так, ерунда. Мелочь, которая заживет быстро. Главное, чтобы мама не устроила сейчас плач Ярославны. И я загадал про себя, ровно так, как делал в детстве: «Пусть пронесет!»
Не пронесло. Мать заметила все и сразу и губу, и подраную рубашку, и грязные брюки.
– Олежка, – всплеснула она руками, – что это? Что с тобой?
Я попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. Ранка на губе сразу лопнула, начала сочиться.
– Споткнулся, мам, упал. Нечаянно ударился лицом о камень.
– Знаем мы эти камни, – рассмеялся отец, выходя из гостиной, и показал кулак. – Случайно, не такого размера?
Мать возмутилась:
– Саша, что ты такое говоришь? Наш Олежка…
Она не договорила. Отцу врать не хотелось, и я кивнул. Мать ахнула.
– Олег! Ты что, подрался?
Я, на всякий случай пожал плечами. Мол, думай, как хочешь.
– Так, мать, – строго сказал батя, – выйди отсюда. У нас мужской разговор.
Удивительно, но мама послушалась и ушла в гостиную, оставив нас вдвоем.
Отец посмотрел мне в глаза, указал на кухню. Там уселся у двери, оставив свободным табурет возле окна.
– Садись.
Я послушно сел. И мы оказались по разные стороны стола.
Он молчал. Я тоже. Только чувствовал себя ужасно неуютно. Давно забытое детское ощущение, словно находишься под рентгеном, словно тебя просвечивают насквозь. Интересно, как ему это только всегда удавалось?
– За дело дрался? – Наконец спросил он.
Я покачал головой. Когда тебе ни за что пытаются набить морду, разве это за дело?
– Тааак… – Он побарабанил пальцами по столешнице. – Первым начал ты?
Я снова покачал головой. Отец приободрился.
– Проблемы будут?
На это раз возникла заминка. Как ответить? Кто его знает, что за люди эти Пашка и Димон? Вроде нормальные ребята… И я снова покачал головой.
– И то хлеб, – отец повеселел. Потом протянул через стол руку и приказал: – Ну-ка, дай, гляну.
Я приблизил к нему лицо. Он ухватил мой подбородок, повертел голову туда-сюда, любуясь рассеченной губой, и резюмировал: – Ерунда, до свадьбы заживет.
Словно я сам не знал. На этом допрос и завершился.
– Мать, я все, можешь жалеть! – Прокричал и батя и, похлопав меня мимоходом по плечу, ушел к телевизору.
Глава 18.
– Горе ты мое, – причитала мама, тщательно намазывая ранку йодом, и дуя на нее в промежутках между фразами, – почему ты такой непутевый? В кого только уродился, не пойму? Тебя одного из дома выпустить нельзя. То банку разобьешь, то деньги потеряешь… А теперь вот, еще и в драку ввязался!
Я сидел, молчал и терпел. Что тут скажешь? Мне и самому было понятно, что с момента возвращения все идет не так. Судьба закручивает совсем иной сюжет.
Как говорил один мой знакомый: «Провидение не терпит пустоты. Если тебе написано на роду хлебнуть горя, ты его получишь. Вопрос как? Целиком, за раз, одним шматком. Или часто, дробно, кусочками». Я поразмыслил и решил, пусть лучше будет как сейчас, в нарезку. Одним шматком я уже пробовал. И, честно скажу, мне совсем не понравилось.
Йодом я был полит от души. Мать закрутила пузырек, поколебалась, прикидывая не налепить ли мне на личико пластырь. К счастью для меня, не придумала, как это сделать, вздохнула и приступила ко второй часть марлезонского балета – принялась кормить.
Тут я был совсем не против. Тем более, что на ужин женская половина нашей семьи настряпала жареных пирожков со шкварками и картошкой. Вкуснейших, просто обалденных, с хрустящей корочкой. В меня влезло пять. Я был готов засунуть в желудок и шестой, но откровенно побоялся переборщить.
А потом пили чай с остатками мармелада, болтали ни о чем. Пока в девять из гостиной не заиграла знакомая музыка и отец убежал смотреть программу «Время». Мы с мамой собрали грязную посуду и сложили мойку. На плиту поставили кастрюльку с водой. Я слинять не успел, как мать вдруг задала неудобный вопрос:
– Как у тебя там с этой девочкой?
Я потрогал губу изнутри языком. Как-как? Хреново! Матери же сказал:
– Не знаю, мам. Я ее сегодня не видел.
Она наклонила голову на бок, задумалась и вдруг спросила:
– Это тебя из-за нее побили?
Я аж поперхнулся, вот что тут сказать? Благо она сама все поняла и дальше пытать не стала.
– Ладно-ладно, иди. – Мама пощупала воду в кастрюльке и достала алюминиевый тазик. – А то я тебя совсем заболтала.
Я чмокнул ее в щеку и быстренько слинял.
После «Времени» показывали «Пропавшую экспедицию». Я присел рядом с отцом на время, переждать материнский интерес к собственной персоне, но неожиданно оказался затянут в водоворот сюжета.
Так и хотелось сказать банальное: «Умели же в советское время снимать! Не то, что сейчас». Я тихонечко хмыкнул. «Сейчас» у меня осталось в прошлом. Такой вот временной парадокс.
На экране невозможно юная героиня Евгении Симоновой смотрела влюбленными глазами на Александра Кайдановского. Я мельком глянул на Ирку, ее взгляд был ничуть не менее влюбленным. Отчего-то вспомнилось, как все девчонки в нашем классе сходили с ума по этому актеру.