Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942
Шрифт:
– В меня попали! – как-то уж слишком театрально крикнул я и бросился в небольшую ложбинку в снегу. Генрих присел рядом со мной. Осколки попали в левую пятку и в голень, однако кости не были задеты. Кровь медленно сочилась из ран и скапливалась в валенке. У меня мелькнула мысль, что, возможно, благодаря этому относительно легкому ранению меня могут отправить на долечивание домой. Как бы там ни было, но русские минометчики, во всяком случае, попытались поскорее лишить меня этой надежды. Выпущенные ими мины со страшным грохотом рвались вокруг нас. Положение становилось с каждой минутой все неприятнее. – Пошли, Генрих! Нам надо выбираться отсюда! – крикнул я.
Мой верный помощник побежал первым, а я заковылял за ним. Пробежав метра два, мы плюхались животом в снег.
Мы уселись на обледеневшие ступеньки крыльца, чтобы прийти в себя и отдышаться. Я чувствовал, что нахожусь на грани нервного срыва, и вдруг без всякой видимой причины я начал громко смеяться и никак не мог остановиться. Почему-то мне показалось очень забавным, что всего лишь два дня спустя именно мы с Генрихом снова оказались в этом дерьме. Да к тому же не со своими боевыми товарищами, а с совершенно незнакомым подразделением!
Генрих удивленно посмотрел на меня.
– Вам нехорошо, герр ассистенцарцт? – с тревогой в голосе спросил он.
– Напротив, Генрих! Мне даже очень хорошо! Но как можно всерьез воспринимать все это дерьмо? Ведь, в конце концов, войну ведут разумные люди! Но самое смешное заключается в том, что все настолько серьезно! Разве это не смешно?
– Нет, герр ассистенцарцт! – невозмутимо ответил Генрих. – Это совсем не смешно!
Мы отправились на командный пункт батальона. Хромая, я вошел внутрь и доложил майору Клостерману о нашем прибытии.
– Это было бы уже последней точкой над i, если бы и вы выбыли из строя! – заметил он, узнав о моем ранении. – Перевязочный пункт до отказа переполнен ранеными!
– В таком случае, герр майор, мне надо поскорее осмотреть их!
Все раненые находились на моем старом, тесном перевязочном пункте. Как я узнал, ассистенцарцт Шюсслер устроил свой перевязочный пункт в другом, более просторном доме, который, однако, не был так хорошо защищен от вражеского огня, как мой. Ему самому и его пациентам пришлось дорого заплатить за это, когда в дом попали вражеские снаряды и буквально изрешетили их осколками. Штабсарцт Лиров тоже находился на перевязочном пункте Шюсслера, когда в результате нового обстрела тот загорелся и обрушился. Тело Лирова до сих пор находилось где-то под развалинами рухнувшего дома.
И вот теперь мой старый перевязочный пункт был забит стонущими солдатами. Более двадцати раненых лежали на полу маленького помещения, с ними находился лишь один-единственный санитар, который пытался оказать им хоть какую-то медицинскую помощь. Лишь немногие из раненых были перевязаны надлежащим образом. До наступления ночи не могло быть и речи об эвакуации их в Малахово по опасной дороге.
– Где инструменты и медицинское имущество? – спросил я санитара.
– У нас ничего больше не осталось, герр ассистенцарцт! Все сгорело на другом перевязочном пункте!
– Проклятье!
Мы были вынуждены обходиться только тем, что находилось в моей медицинской сумке, в ранце Генриха, и индивидуальными перевязочными пакетами, имевшимися у каждого солдата. Хорошенькое начало! Некоторые тяжелораненые старались громкими, жалобными стонами привлечь к себе внимание, так как почти каждый тяжелораненый считал, что только он достоин сожаления и что именно ему надо оказать первоочередную помощь. Но военный врач должен начинать с самых тяжелых случаев. Двоих солдат с ранением в брюшную полость и одного бойца с тяжелым ранением в голову я распорядился завернуть в одеяла и уложить на соломенные подстилки. Причем бойца с ранением в голову следовало приподнять, а у раненых в брюшную полость подтянуть колени к подбородку. Один солдат с ранением в брюшную полость был уже настолько плох, что, пожалуй, вряд ли бы пережил немедленную эвакуацию в тыл. О состоянии бойца с ранением в голову трудно было сказать что-то определенное, но и его дела обстояли далеко не блестяще. Все зависело от того, достаточно ли у него осталось сил, чтобы преодолеть раневой шок. Второй солдат с ранением в брюшную полость вызывал у меня меньше
Было бы неправильным и дальше продолжать заниматься этими тяжелоранеными. В данный момент я не мог сделать для них что-то большее. Сейчас гораздо важнее были солдаты с перевязанными конечностями.
Среди раненых находились пятеро солдат, у которых руки или ноги были перевязаны жгутом. Как и положено, каждый час санитар на короткое время ослаблял жгут.
Кровь снова устремлялась в раненые конечности, что препятствовало отмиранию тканей. Но из-за этой повторяющейся процедуры раненые каждый раз снова и снова теряли кровь, которая им была теперь как никогда нужна. Кроме того, по опыту мы знали, что в такой холод нельзя эвакуировать раненых с перетянутыми жгутом конечностями. Слишком долгое пребывание на морозе часто приводило к тому, что приходилось ампутировать конечности до места наложения жгута. Поэтому я должен был прежде всего заняться солдатами с ранениями в руки и ноги. Путем наложения давящей повязки я смог помочь четверым из них настолько, что даже после снятия жгута раны больше не кровоточили. Но вот у пятого было особенно тяжелое осколочное ранение ноги. Примерно на полторы ладони ниже его левого коленного сустава зияла огромная дыра, заполненная осколками костей, разорванными мышцами и свернувшейся кровью. Рана находилась так близко к колену, что санитар был вынужден наложить резиновый жгут на бедро. Я попытался, насколько это было вообще возможно, наложить давящую повязку. Но как только мы ослабляли жгут, кровь всякий раз брызгала из раны. Если этот солдат будет дожидаться операции до вечера, поскольку эвакуировать его днем на дивизионный медицинский пункт не представлялось возможным, то он наверняка потеряет всю ногу. Не оставалось ничего другого, как немедленно провести операцию, пользуясь теми инструментами, которые имелись в моей медицинской сумке.
Для лучшего освещения мы передвинули длинный кухонный стол вплотную к окну и положили на него раненого. Его голова покоилась на свернутом шерстяном одеяле. Раздробленная нога лежала на другом одеяле, поверх которого мы постелили стерильную салфетку.
– В твоем ранце есть шовный материал, Генрих? – спросил я.
– Нет, герр ассистенцарцт! Ничего нет – ни шовного материала, ни средств для наркоза.
Мне не в чем было упрекнуть Генриха. Когда мы в спешке покидали Малахово, мы ведь и понятия не имели, что в Гридино дотла сгорел перевязочный пункт со всем медицинским оборудованием и санитарным имуществом.
– Ну ладно! – проворчал я. – Обойдемся тем, что есть!
В моей медицинской сумке всегда лежал шпагат для крепления медицинских карточек на шее раненого. Попробуем воспользоваться им. Я отрезал четыре куска шпагата длиной около тридцати сантиметров каждый и для стерилизации бросил их в кастрюльку с кипящей водой, стоявшую на печи. Потом я взял скальпель и хирургический пинцет и окунул их в йодную настойку. Наркоз был нам уже не нужен, так как из-за перетягивания жгутом вся нижняя часть ноги полностью утратила чувствительность.
У солдата было очень тяжелое ранение. Обе кости голени были перебиты, мышцы, нервы и сосуды искромсаны в клочья. Кровь била из Anterior tibial (передней большеберцовой) артерии, но и Posterior tibial (задняя большеберцовая) артерия была задета. Нижнюю часть ноги было уже не спасти. Но с помощью операции я надеялся сохранить солдату по крайней мере коленный сустав.
Я густо смазал йодом кожу вокруг раны и скальпелем отрезал нижнюю часть голени. Мне не нужно было перепиливать кости – осколок снаряда уже позаботился об этом. Лежавший на столе солдат громко вскрикнул. Однако он ничего не мог чувствовать в месте ампутации – боль могла быть вызвана только долгим застоем крови в области наложения жгута на бедре. Ампутированную голень мы оставили до поры до времени валяться под столом.