Пушкин - историк Петра
Шрифт:
Исследователи склонны видеть в пушкинской оде “Вольность” художественное переложение политических взглядов декабристов. Отчасти это справедливо. Но не кажется ли странной аргументация Пушкина в этом стихотворении? Если обращение поэта к факту французской революции - казни Людовика XVI - понятно, то появление рядом Павла, убитого заговорщиками отнюдь не на волне демократических настроений, сильно озадачивает? Разъяснение пушкинской мысли можно найти в довольно неожиданном месте - в карамзинской “Записке о древней и новой России”: “...что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного”94. Здесь же находятся строки, возможно, раскрывающие истинное отношение Пушкина к Закону: “...Мудрость веков и благо народное утвердили сие правило для монархий, что закон должен располагать троном, а Бог, один Бог, - жизнию царей!...” 95. То есть, по сути дела, в известной пушкинской строфе “Владыки! вам венец и трон Дает Закон - а не природа; Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон”(II, 46)
37
речь шла о двух законах: один - Закон политический, устанавливающий
за народом
Сравним: “..Ты ужас мира, стыд природы, упрек ты Богу на земле”(II, 47). Есть и пафос, родственный “Вольности”: “Заговоры да устрашают парод для спокойствия государей! Да устрашают и государей для спокойствия народов!” и общий вывод: “...действительно счастье ( государей А.Л.) неразлучно с народным, с правосудием и с любовью к добру”97 Сравним: “Склонитесь первые главой Под сень надежную Закона, И станут вечной стражей трона Народов вольность и покой”(II, 48).
Учитывая столь тесное сближение 98 оды и “Записки”, можно говорить не только о пушкинском знании основных идей карамзинской работы, построенной во многом на критике петровского наследия - о чем писали некоторые исследователи 99, но и о знакомстве поэта с текстом самого произведения, о дальнейшем обращении к нему при написании уже публицистических заметок. В самой же оде Пушкин попытался соединить карамзинское требование нравственности с тургеневским “равенством перед законом”, что, конечно, не устраивало политических противников и вызвало, с одной стороны, обидное и неожиданное охлаждение историка к Пушкину 100, а с другой - одностороннее понимание оды декабристами как безусловного призыва к политической свободе и радикальным действиям.
В пушкинских произведениях этого периода, по описанным выше причинам, имя самодержца тоже не упоминается. Но образ Петербурга в лирике поэта в какой-то мере позволяет судить об отношении поэта к Петру. В стихотворении “К сестре”(1814) город назван “пышным”(I, 43). В “Городке”(1815) -“великий град Петра”(I, 95). В стихотворении
38
“К Галичу”(1815) Петербург противопоставлен Царскому Селу: “..Оставь Петрополь и заботы, Лети в счастливый городок”(I, 121). Далее этот мотив повторяется в “Послании к Галичу”(1815): “...Оставь же город скучный (...) Беги, беги столицы”(I,137) и спустя четыре года принимает форму личной программы поэта: “...От суеты столицы праздной, От хладных прелестей Невы, От вредной сплетницы молвы, От скуки, столь разнообразной, Меня зовут холмы, луга”(II, 83). Возможно, Пушкин просто писал о городе своих первых юношеских впечатлений, не вдаваясь в подробности его исторической судьбы, в этих упоминаниях нет характеристики Петра. Вместе с тем, уже к 1819 году Петербург в творчестве поэта занимает определенное место, как символ тиранической власти. В стихотворении “Деревня” “порочный двор Цирцей”(II,89) противопоставлен природному миропорядку, где можно “...в Истине блаженство находить, Свободною душой Закон боготворить”(II,89). Однако “Барство дикое, без чувства, без Закона”(II,90) разрушает эту идиллию. Поэт вопрошает “Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный И Рабство, падшее по манию царя”(II,91), тем самым переадресовывая вопрос государю и его двору. В первом напечатанном стихотворении “Воспоминания в Царском Селе”(1814) Пушкин назвал много исторических имен, играющих заметную роль в общественной жизни, но среди них нет Петра. В редакции 1819 года, убрав хвалу Александру, поэт оставил строчки “...О вас, сподвижники, друзья Екатерины, Пройдет молва из рода в род”(I, 79). Идеал просвещенного правителя по-прежнему олицетворяла императрица. Так считал Карамзин. И декабрист Н.Тургенев, готовя царю записку об отмене крепостного права, писал о разговоре с Пушкиным в октябре 1818: “Сравнивая недавно наш век с веком Екатерины, мы нашли, что тогда было более умных и смелых людей, чем теперь” 101. Авторитет Александра стремительно падал, но он еще ос тавался преемником Екатерины. От него ждали лишь устранения несправедливости. Имя самого виновника не называли, хотя было понятно, что выбирать не из кого. Оставался один человек, чья государственная деятельность в обозримом прошлом имела решительное влияние на
39
состояние современных дел России. Умолчание - верный признак безразличия или холодности. О первом говорить не приходится, но второе, по всей видимости, близко чувству, которое испытывали друзья Пушкина по отношению к Петру. В стихотворении “Александру”, написанном в 1815 году на заказ, век Екатерины назван “счастливым”, и ни слова о реформаторе. Делая посвящение царю, Пушкин не мог пропустить имя, которое тому было бы приятно услышать. В коллективных лицейских “Куплетах”(1816) обращение к Петру тоже выглядит бесцеремонным: “Я прав, он виноват; решите, Петра вот Первого указ, Экстракт и опись и приказ, В мою вы пользу рассудите, Почтенный господин судья?
– Никак нельзя !”(I, 309). Можно еще говорить об участии Пушкина в “Арзамасе” и “Зеленой лампе”, о посещении салона Олениных - круг общения Пушкина был самый широкий - но нигде, по-видимому, увлечение Петром не проявлялось и не было отражено в творчестве поэта. Переезд Пушкина на юг резко изменил и окружение поэта, и характер обсуждаемых тем.
В “Заметках по русской истории XVIII в.”, написанных в 1822 году, Пушкин впервые высказал свое отношение к Петру. Многие исследователи полагают, что статья выполнена исключительно в декабристском духе. Между тем, история создания “Заметок” необычайно сложна. В ней отразились, по крайней мере, три стороны творческой и личной биографии поэта: охлаждение Карамзина, близкое знакомство с декабристами и вращение в “многослойном” кишиневском обществе. Последнее обстоятельство играло, на первый взгляд, незаметную, но важную роль. Благодаря ему, спорная, политически неудобная, тема царя-реформатора обрела в работе Пушкина
40
почестей государственных”(ХI,14). К тому же в провинции разговор о патриотизме и нравах всегда обостряется особой склонностью людей к традиционным взглядам. И Карамзин и петербургские декабристы, называя самодержца великим, понимали, что объективно деятельность Петра-просветителя принесла вред. Противоречие их не смущало, поскольку в реальной политике мысль не ищет глубоких оснований. Другое дело Н.С. Алексеев, в тетради которого сохранились “Заметки”, Ф.Ф.Вигель, А.Ф.Вельтман, В.П. Горчаков - парадоксы их не устраивали, политикой они не увлекались и хотели видеть в жизни и в Петре больше определенности и законного права заниматься служебной карьерой. Дневник Долгорукова отразил их взгляды в полной мере: “ 11 января 1822 года (...) Во время стола слушали рассказы Пушкина (...) он всегда готов у наместника, на улице, на площади всякому на свете доказать, что тот подлец, кто не желает перемены правительства в России”102; “1 апреля (...) Пушкин спорил за столом с наместником на счет нынешней нравственности и образа жизни. Он защищал новые правила, новые обычаи, Низов, напротив, воздал хвалу старым” 103; “15 апреля (...) Пушкин рассуждал за столом о нравственности нашего века, отчего русские своего языка гнушаются, отчизне цены не знают, порочил невежество духовенства (...) Мы все слушали со вниманием” 104; “30 апреля (...) Пушкин и он (Эйсмонт А.Л.) спорили за столом на счет рабства наших крестьян. Первый утверждал с горячностью, что он никогда крепостных за собою людей иметь не будет (...) и всякого владеющего крестьянами почитает бесчестным (...) Я не осуждаю со своей стороны таковых диспутов, соглашусь даже и в том, что многие замечания Пушкина справедливы” 105. Можно подумать, что в этих свидетельствах Пушкин действительно пропагандирует декабристские идеи 106, но надо учитывать, что разговоры ведутся в дружественном поэту окружении, а значит рассчитаны на некоторое взаимопонимание. И хотя Пушкин в полемическом задоре излагал, безусловно, крайнюю точку зрения, наиболее близкую декабристам, мнения собеседников не могли принципиально отличаться от пушкинских взглядов. С ним
41
соглашались и в оценке нравственного состояния общества, и в необходимости отмены крепостного права. Споры шли о методах. И в этом смысле весьма любопытна запись Долгорукова, по времени едва ли не совпадающая с датой окончания пушкинской работы над “Заметками” (30 июля и 2 августа соответственно): “...накрыт был стол для домашних, за которым и я обедал с Пушкиным (...) Охота взяла переводчика Смирнова спорить с ним (...) Наконец полетели ругательства на все сословия. Штатские чиновники подлецы и воры, генералы скоты большею частию, один класс земледельцев почтенный. На дворян русских особенно нападал Пушкин. Их надобно всех повесить” 107. Во многом характер и отдельные мотивы этой записи (впрочем, как и всех предыдущих) совпадают с пафосом “Заметок”. Трудно сказать, разговоры ли у Инзова стали причиной, побудившей поэта приступить к “Заметкам”, или, наоборот, работа над ними стала причиной столь частых застольных разговоров Пушкина? Скорее всего, первое - не в характере поэта было полгода сочинять несколько страниц текста.
В “Воображаемом разговоре с Александром I"(1824-25 гг.) поэт писал: “...Инзов добрый и почтенный старик, он русский в душе (...) Он доверяет благородству чувств, потому что сам имеет чувства благородные”(ХI, 23). Влияние П.И.Пестеля и В.Ф.Раевского, возможно, отразилось на публицистическом пафосе пушкинских “Заметок”. Но у декабристов, как было сказано, личность Петра не вызывала споров. Они предпочитали через голову самодержца обращаться к примерам более древней истории России и Европы. Пестель писал “Русскую Правду”, ориентируясь на опыт Киевской Руси, а Раевский в своем “Вечере в Кишиневе” сетовал на то, что “Наши дворяне (...) историю ограничивают эпохою бритая бород в России” 108 и советовал Пушкину: “Воспой простые предков нравы”109, имея в виду времена новгородской республики. Вместо этого поэт как раз начинает свои “Заметки” с “эпохи бритая бород”. Мысль же об освобождении крестьянства была общей для значительной части просвещенного дворянства и не может служить доказательством того, что Пушкин излагал исключительно
42
декабристские взгляды. В статье содержится резкая критика самодержавия, близкая декабристам вообще, но далекая от республиканских настроений, свойственных южным декабристам. Скорее всего, работа носила самостоятельный характер и была написана с позиции сторонника конституционной монархии, близкой лишь части революционеров, находящихся к тому же далеко на севере.
Эйдельман в своей работе “Пушкин и декабристы” задается вопросом: “Так отчего же он не пустил по рукам списки, как часто делал?” 110. И далее утверждает: “Тот же, кто не согласится, будто “Некоторые исторические замечания” были частью какого-то задуманного труда, испытает еще больше трудностей, объясняя, почему эта работа почти никому не была известна” 111. По мысли автора, будущий труд должен был яснее обозначить революционные взгляды поэта и привлечь внимание декабристов. Между тем, работа над “Заметкой” была закончена, дата поставлена. И как в любой завершенной работе у нее был свой вывод, в котором Пушкин давал понять, кому и зачем он посвящает свое произведение: “русским защитникам самовластья”(ХI, 17), которых поддерживает “подлость русских писателей”(ХI,17). Вероятно, когда Инзов воздавал хвалу старым порядкам, то имел в виду екатерининские времена (оттого большая часть работы посвящена Екатерине), и конечно, полемизируя с поэтом, он опирался на литературный авторитет Вольтера, Державина и “Похвальное слово” Карамзина. Последнее обстоятельство должно было особенно задевать Пушкина, тяжело переживающего внезапный разрыв с историком.