Пушкин - историк Петра

Лисунов Андрей Петрович

Спустя чуть более полугода после выхода “Полтавы”, побывав на Кавказе, Пушкин пишет “Роман в письмах”. В нем нет непосредственного упоминания имени реформатора, но характер мыслей главного персонажа, усиление их критической направленности в отношении правительства, а главное - утверждение, что “аристокрация чиновная не заменит аристокрации родовой”(VIII,53), позволяют говорить о серьезной попытке поэт а вскрыть корневую проблему петровского царствования. Пушкин, имея в виду мнения Щербатова и Карамзина, хотел донести общественности мысль о необходимости возрождения потомственного дворянства - истинной

58

опоры государства и народа. Следовало вернуть сословию принцип естественной самоорганизации - то, что Павел проделал в отношении монархии. Однако форма эпистолярного жанра, выбранная поэтом, давая определенную свободу суждений, ограничивала их рамками бытового разговора, а тема требовала полноценного звучания. По всей видимости, эта причина заставила Пушкина прервать работу над романом и обратиться к испытанным жанрам, более подходящим для политических целей. Так появились этапные, для понимания пушкинского отношения к Петру, стихотворения “Моя родословная” и заметки “О дворянстве”.

Атмосфера, в которой писались эти произведения, формальные причины возникновения хорошо известны: усиление литературной борьбы, цинизм власти, охлаждение читателей и вялость общественного мнения. Отсутствие точной датировки не позволяет говорить об очередности написания стихотворения и заметок, но можно предположить, что заметки появилась несколько раньше “Моей родословной”, в начале 1830 года, вместе с другим пушкинским стихотворением “К вельможе” (23 апреля 1830 г.) Любопытны попытки поэта ввести в это стихотворение образ Петра. Сначала поэт писал: “Уединился ты туда, где наш (...) сторукой...”(III,809), - затем уточнил: “Уединился ты туда, где царь <?> сторукой Наш Петр оставил трон брал топор”, - явная аллюзия вольтеровского Петра, обращенная к “приятелю Вольтера”, потом решил добавить эпитет: “...где наш Гигант сторукой Наш Петр оставя трон (...) брал топор”, Но тут же вернулся назад к безоценочному высказыванию: “Наш Петр оставя трон поденный взял топор”, - и наконец, возможно, чувствуя избыточность образа Петра на фоне мирного ироничного звучания стиха, убрал строку из окончательного текста произведения. Но образ “языческого” Петра не был потерян Пушкиным. В реконструированной X главе “Онегина”, написанной в конце года, можно найти строку “Потешный полк Петра Титана”, которая подчеркивала стихийное, антихристианское начало самодержца-реформатора.

59

Стихотворение “К вельможе” интересно еще и тем, что оно дает представление о некоторых политических взглядах Пушкина, особенно важных для понимания основы критического отношения поэта к Петру. Пушкин с особым ударением пишет строки, употребляя высоко значимый для него термин “гражданственности”: “Но Лондон звал твое внимание. Твой взор Прилежно разобрал сей двойственный собор: Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый, Пружины смелые гражданственности новой”(III,218). Пушкин говорит об английской форме конституционной монархии. Очевидно, его привлекла эта форма государственного правления, основанная на умении сочетать современность и традиции. Приблизительно в это же время Пушкин писал в отзыве на второй том “Истории русского народа” Полевого: “Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского запада”(ХI,127). К тому же история европейского, а конкретнее французского, просвещения, пройдя “сквозь темные, кровавые, мятежные и,наконец, рассветающие века”, привела к реставрации самовластья в постнаполеоновской Франции. Заметки “О дворянстве” как раз сохранили следы поиска “другой мысли, другой формы” для России чем-то близкой английскому парламентаризму.

16 марта 1830 года Пушкин, ободренный очередными слухами о политических мерах правительства, писал Вяземскому: “Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации, контрреволюции революции Петра: Вот тебе случай писать политический памфлет, и даже его напечатать, ибо правительство действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных - вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу”(XIV,69). На первый взгляд, предложение поэта находится в явном противоречии с приведенным выше высказыванием Пушкина об особом пути русского народа (а их по времени написания разделяет не более двух-трех месяцев). Вероятно, это объясняется

60

особенностью эпистолярного жанра, в котором мысль зачастую скачет, многое не оговаривая из того, что уже было обсуждено в личных беседах, При таких условиях рядом стоящие фразы не всегда связаны между собой. Предположим, что второе и третье предложения вовсе не дополняют друг друга, а представляют самостоятельные мысли. “Ограждение дворянства, подавление чиновничества и новые права мещан и крепостных” - только темы возможного памфлета, а не развернутая характеристика правительственных мероприятий - темы, которые требуют определенного критического взгляда. Иначе получается, что Пушкин приравнивает “контрреволюцию революции” Петра к восстановлению принципов европейского просвещения. Если правительство действует в нужном направлении, зачем же пускаться в “политическую прозу”? Вероятно, у поэта были иные взгляды на “контрреволюцию революции” Петра. Не случайно Пушкин уточняет в смысле какого просвещения, собирается действовать правительство. Еще в записке о “Народном воспитании” поэт противопоставил просвещение, как таковое (как средство достижения высокой образованности и нравственности), его европейскому варианту: “Ясно, что походам 13 и 14 года, пребыванию наших войск во Франции и в Германии должно приписать сие влияние на дух и нравы того поколения, коего несчастные представители погибли в наших глазах” Известно, что между Пушкиным и Вяземским на эту тему существовали разногласия. “Он, хотя вовсе не славянофил, примыкал нередко к понятиям, сочувствиям, умозрениям, особенно отчуждениям, так сказать, в самой себе замкнутой России, то есть России, не признающей Европы и забывающей, что она член Европы: то есть допетровской России” ¹³⁵, -вспоминал князь Вяземский не без оттенка осуждения.

Скорей всего, записки “О дворянстве” и были “политической прозой”, выражающей антизападные настроения Пушкина. Казалось бы, ничего принципиально нового, что отличало бы их от карамзинской записки “О древней и новой России”, они не содержали. Главная мысль о нравственной силе родового дворянства, основанной на

61

экономической независимости, была лишь развернута Пушкиным: “...богатство доставляет ему способ не трудиться, а быть всегда готову по первому призыву сюзерена. Образ жизни, т.е. не ремесленный или земледельческий - ибо все сие налагает на работника или земледела различные узы”(ХII, 205). У Карамзина это уместилось в одну фразу: “Народ работает, купцы торгуют, дворяне служат, награждаемые отличиями и выгодами, уважением и достатком” ¹³⁶. Но существовала и определенная разница между пушкинской и карамзинской оценкой государственной роли дворянства. “Оно было всегда не что иное, как братство знаменитых слуг великокняжеских или царских" ¹³⁷, - писал историк. “Что такое дворянство?
– спрашивал поэт и отвечал - потомственное сословие народа высшее, т.е. награжденное большими преимуществами касательно собственности и частной свободы. Кем? народом или его представителями. С какою целию? с целию иметь мощных защитников или близких ко властям и непосредственных предстателей”(ХII,205). Разница в подходе, наметившаяся еще со времени написания записки “О народном воспитании”, приводила к тому, что одинаковое по существу признание негативной роли Петра в судьбе дворянства приобретало у Пушкина и Карамзина чуть ли не диаметрально противоположный характер. Историк, критически относясь к отдельным государственным мероприятиям царя-реформатора, в целом уклонился от общей оценки их политического значения. Он лишь возражал против стремления западных наблюдателей сделать Петра единственным и безусловным преобразователем России. В своей “Записке” Карамзин называл тиранами в истории страны двух царей - предположительно Ивана IV и Павла I. Петр в их число скорей всего не входил. Пушкин же в своих записках выносил самодержцу политический приговор: “Средства, которыми достигается революция, недостаточны для ее закрепления.
– Петр I - одновременно Робеспьер и Наполеон (воплощение революции)”(ХII,205), то есть человек, у которого мысли расходятся с делом, благородные порывы с жестокими формами их проявления.

62

Робеспьер открыл дорогу свободе. Наполеон воспользовался ею и установил тиранию. Но только Петр смог одновременно осуществить и то и другое, ознаменовав собой самопожирающий характер революции.

Еще в ранней редакции критики второго тома “Истории русского народа” Полевого, не вошедшей в основной текст, видимо, в силу некоторой спорности, требующей дополнительных рассуждений, Пушкин возложил на Петра ответственность за пресечение целого этапа государственного развития России: “...Дело в том, что в России не было еще феодализма (...) Он развился во время татар и был подавлен Иоанном III, гоним, истребляем Иоанном IV, стал развиваться во время междуцарствия, постепенно упразднялся искусством Романовых и наконец разом уничтожен Петром и Анною Ивановною”(ХI,377). В результате Россия так и не получила возможность сформировать полноценное правящее сословие. Единственное утешение состояло в том, что, находясь в изоляции, по мнению поэта, народ сохранил дух подлинного христианства, как залог собственного, самобытного развития. “Величайшии духовный и политический переворот нашей планеты есть христианство”(ХI,127), - писал Пушкин в этой же статье. Впоследствии этот мотив найдет свое отражение в знаменитом письме к Чаадаеву.

Путь Пушкина к пониманию истории как проявления высшего Божественного начала, проходил в стороне от ортодоксальных форм вероисповедания, а потому многим не очевиден. Начав с простого внимания к народной жизни, ощутив силу и красоту ее, поэт неизбежно должен был признать духовное основание этой жизни, а признав, деятельно заботиться о нравственном здоровье нации. Понимание того, ч го христианство духовно и политически едино, заставило поэта отказаться от чисто политической оценки Петра. В стихотворении “Моя родословная” он возвращается к определению Петра, которое было дано им в “Заметках по русской истории XVIII в.”, но уже на новом, осмысленном уровне.

Как известно, стихотворение “Моя родословная” как бы

63

разделено на две части. Основная посвящена жесткой критике петровской эпохи в России именно с нравственных позиций. Пушкин подчеркивает, что даже Иван IV, известный своей жестокостью и своеволием (а для большинства современных читателей - символ тирании), считался с мнением предков поэта, и добавляет: “С Петром мой пращур не поладил И был за то повешен им (...) Не любит споров властелин”(III,262). Выходило, что реформатор, разрушая вековые основы государственности, оказался страшнее признанного тирана. Постскриптум, казалось, бы противоречил этому - он словно сошел со страниц романа “Арап Петра Великого”, - но его обособленность как раз и заставляет задуматься над характером его появления. Есть основание полагать, что постскриптум был дописан позже, когда пришлось оправдываться перед царем. Поэт отводил обвинение в политическом вольнодумстве, придавая ему вид личной обиды. К тому же были причины: Пушкин действительно подвергался нападкам литературных оппонентов, сотрудничавших с правительством. Не исключен мотив личной мести Булгарину и защиты достоинства предка. В любом случае “Моя родословная” по-новому ставила вопрос о взаимоотношении поэта и власти, их сотрудничестве на благо России. И царь ответил вполне определенно: “Что касается его стихов, то я нахожу в них много остроумия, но более всего желчи. Для чести его пера, и особенно его ума, будет лучше, если он не станет распространять их”(ХIV,247,443). Этот совет заставил Пушкина, в свою очередь, искать пути самостоятельного выхода к российскому читателю с тем, чтобы ознакомить его не только с художественной стороной своего творчества, но и с ясно выраженной гражданской позицией.