Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник)
Шрифт:
Близких, истинно дружеских личных отношений между Пушкиным и Баратынским, по-видимому, не было, а если и были вначале, то постепенно завяли. Как-то не вязалось их знакомство. Баратынский в 1828 г. писал Пушкину из Москвы: «Дельвиг передал мне одну твою фразу, и ею меня несколько опечалил. Ты сказал ему: «Мы нынче не переписываемся с Баратынским, а то бы я уведомил его» – и проч. Неужели, Пушкин, короче прежнего познакомясь в Москве, мы стали с тех пор более чуждыми друг другу? Я, по крайней мере, люблю в тебе по-старому и человека и поэта». А по поводу последней встречи с Баратынским в Москве в мае 1836 г. Пушкин писал жене: «Баратынский очень мил. Но мы как-то холодны друг к другу». Некоторые исследователи, в вечном искании «прототипов» к художественным образам, полагают, что в «Моцарте и Сальери» Пушкин под видом Сальери изобразил
Николай Михайлович Языков
(1803–1846)
Из богатой симбирской помещичьей семьи (около двадцати тысяч десятин земли). В раннем детстве лишился отца и рос на попечении двух старших братьев, Петра и Александра, к которым на всю жизнь сохранил сыновне-почтительные чувства. В 1814 г. поступил в горный кадетский корпус в Петербурге, не кончил курса, перешел в институт корпуса инженеров путей сообщения; оттуда был исключен за неаккуратное посещение лекций. Жил он в Петербурге вместе с двумя старшими братьями; они оба кончили горный корпус и где-то числились на службе. Все три брата отличались непроходимой, глубокой помещичьей ленью. Целыми днями они лежали в халатах на диванах обширной комнаты, в которой жили втроем. Богатством своим они совершенно не пользовались не из скупости, а из той же лени – не было охоты двинуть пальцем для устройства даже элементарнейшего собственного комфорта. Сонный крепостной слуга Моисей приносил им обед из дрянной соседней харчевни, приносил, что попадется, подавал блюда простывшими, неразогретыми. Платье не чистилось неделями.
В 1822 г. Николай Языков поступил в дерптский университет. Сам он уж и вовсе не умел устраивать своей жизни. Получал из дому колоссальное для студента содержание – по пятьсот рублей в месяц, а деньги плыли меж пальцев, часто не было денег на табак, не было двугривенного на почтовую марку. Весь он был в долгах. Жил Языков в убогой комнате, ходил в поношенном мундирном сюртуке, лето и зиму – в холодном студенческом плаще, шубы не имел; часто не было денег на дрова, – в таких случаях Языков согревался… водкой, которую ему отпускали из клуба в кредит. При нем состоял крепостной человек Иван Чухломский; часто слуга этот пропадал на целый день, оставляя Языкова без обеда и чая, Языков сам чистил себе платье и сапоги, покорно платил кабачные долги Ивана; впоследствии, в Москве, Языков дал своим приятелям обед от радости, что уговорил Чухломского получить вольную и таким образом избавился от него. Языков был свежий, румяный, русокудрый молодой человек с голубыми глазами, «рубаха-парень», очень добродушный и слабохарактерный. Один из университетских товарищей его вспоминает: «Товарищи, из которых многие вовсе не были достойны его короткого знакомства, часто надоедали Языкову, но он никого не мог оттолкнуть, со всеми пировал и братался. Некоторые употребляли во зло его доброту, жили на его счет, и всегда то тот, то другой водили его на помочах». Безудержно кутежная жизнь дерптских буршей сначала оттолкнула от себя Языкова. Вскоре, однако, он втянулся в эту жизнь и отдался ей с упоением, с восторгом. Студенческие кутежи стали главной красотой его жизни, главным вдохновением его творчества:
Полней стаканы, пейте в лад!Перед вином благоговенье!Ему торжественный виват,Ему коленопреклоненье!Герой, вином разгорячен,На смерть отважнее стремится;Певец поет, как Аполлон,Умея Бахусу молиться;Любовник, глядя на стакан,Измену милой забывает,И счастлив он, покуда пьян,Затем, что трезвый он страдает.Скажу короче: в жизни сейБез Вакха людям все досада;Анакреон твердит нам: пей!А мы прибавим: до упада!Сам Языков пил действительно до упада. В начале пирушек его надобно было уговаривать пить, но, начавши, он упивался до бесчувствия. Разгульные песни Языкова доставили ему огромную популярность среди студенчества. Все его стихи, даже самые ничтожные, выучивались наизусть, песни его клались на музыку и с любовью
Время студенчества Языкова было насыщено предгрозовым электричеством: надвигалось 14 декабря, оппозиционное настроение и ненависть к самодержавию делились всеми, в ком была жива душа. Не чужд остался этим настроениям и Языков. Он написал несколько стихотворений, даже приписывавшихся Рылееву и печатавшихся за границей Герценом и Огаревым. Такие, например, стихи:
Свободы гордой вдохновенье!Тебя не слушает народ:Оно молчит, святое мщенье,И на царя не восстает.Пред адской силой самовластья,Сердца не чувствуют несчастья,Покорны вечному ярму,И ум не верует уму.Я видел рабскую Россию:Перед святыней алтаря,Гремя цепьми, склонивши выю,Она молилась за царя.Однако это были только очень редкие вспышки у пьянственно-буйной, но политически очень смирной музы Языкова:
Известно всем, что в наши дниЗа речи многие страдали:Напьемся так, чтобы ониВо рту же нашем умирали!В стихотворении «К халату» Языков рисует себя как «мыслящего студента», подчеркнуто противопоставляя себя «Герострату» – Пушкину:
Окутан авторским халатом,Смеется он, в восторге дум,Над современным Геростратом,Ему не видятся в мечтахКинжалы Занда и Лувеля…В обществе, особенно дамском, Языков был дико застенчив. В стихах он пламенно воспевал знаменитую «Светлану» А. А. Воейкову, жену журналиста и дерптского профессора А. Ф. Воейкова. Но университетский товарищ и приятель Языкова Алексей Вульф рассказывает: «Бывало, недели в две придет раз и наш дикарь Языков, заберется в угол, промолчит весь вечер, полюбуется Воейковой, выпьет стакан чаю, а потом в стихах и изливает пламенную страсть свою к красавице, с которою и слова-то, бывало, не промолвит». В страстных стихах Языков воспевал еще Лилету и Аделаиду. По словам товарищей, Лилета была немолодая, толстая, хотя еще красивая яблочная торговка, а Аделаида – цирковая наездница, «просто публичная дрянная девка».
Забубенный студенческий образ жизни не целиком отрывал Языкова от работы. Он хорошо знал русскую и западноевропейскую литературу, изучал русскую историю, с беспокойной жаждой дилетанта брался даже за изучение политической экономии и теоретической физики. Но к упорному, систематическому, заказанному себе труду он был совершенно неспособен. Семь лет пробыл в университете, все старался принудить себя засесть за занятия, но так и не сдал нехитрых выпускных экзаменов и уехал из Дерпта «беспатентным» студентом.
Литературная слава досталась Языкову легко. Уже студентом он выдвинулся в первый ряд русских поэтов. Дельвиг приветствовал его восторженным сонетом, его сразу высоко оценили Пушкин, Жуковский, Баратынский. Критики осыпали его похвалами, журналы и альманахи наперерыв добивались его сотрудничества. Всех восхищал «разгульный жар» его стихов, «избыток чувств и сил» в них, «молодое буйство». Он сразу выступил вполне оригинальным поэтом, со своим стилем, с собственными своими словами, и с полным правом говорил о своих стихах: