Пусть этот круг не разорвется…
Шрифт:
После обеда папа и дядя Хэммер собрались уезжать. Ба почти все утро жарила для них цыплят и пекла полукруглые пироги со сладкой картошкой. Положив все в железные коробки для завтраков, она отнесла их в машину и с осторожностью опустила на заднее сиденье. Вернувшись, она застала меня и мальчиков вместе с дядей Хэммером и мистером Моррисоном у сарая. Скоро из дома вышли мама с папой, и мы начали прощаться. Дядя Хэммер пожал руку мистеру Моррисону и обнял нас. Потом аккуратно сложил свой пиджак и, повесив его на спинку переднего сиденья, точно посередине, сам сел в машину. Папа тоже обнял
– Папа-па, ты обязательно должен уезжать?
Каждый год задавался один и тот же вопрос, каждый год папа объяснял все сначала.
Он ласково посмотрел на Малыша, потом взял его маленькое личико в свои огромные, загрубевшие руки и сказал:
– На этот раз, сынок, боюсь, что должен, иначе нам не удастся заплатить налоги и сохранить нашу землю. Ты а сам знаешь, что я не хочу уезжать, верно? (Малыш кивнул.) У нас у всех есть свое дело. Мое дело – вернуться на железную дорогу и получить там работу, чтобы заработать денег. А твое дело – расти сильным и помогать здесь маме, бабушке и мистеру Моррисону, пока меня нет. Я очень рассчитываю на твою помощь… Как ты думаешь, справишься?
Стараясь подавить всхлипывания, Малыш ответил, что справится. Тогда папа крепко обнял его, грустно улыбнулся нам всем и, помахав, закрыл дверцу машины.
– Берегите себя! – крикнула Ба вдогонку «форду». – Езжайте поосторожней!
Прежде чем машина выехала на дорогу, Малыш кинулся по подъездной дорожке к конюшне, чтобы скрыть слезы. Мама побежала было за ним, но мистер Моррисон удержал ее.
– Позвольте мне, миссис Логан, – сказал он.
Когда мистер Моррисон поспешил к подъездной дорожке, Ба тоже пошла медленно-медленно: с отъездом сыновей словно лопнула пружина в ее походке. У дороги остались только мама, Стейси, Кристофер-Джон и я; мы смотрели вслед машине, пока она не исчезла из глаз. Потом дали осесть на землю клубам красной пыли и побрели через луг к дому, а где-то далеко-далеко все еще слышалось уже совсем слабо фырчание фордовского мотора. Да, папа и дядя Хэммер уехали. Вернутся они не скоро, очень не скоро.
– Я собираюсь идти голосовать, – объявила тетушка Ли Энни в один дождливый вечер в середине апреля, сидя перед огнем со мной и с Ба и дошивая лоскутное одеяло, которое она начала еще зимой.
Ба пристально посмотрела на свою старую приятельницу.
– Что ты сказала?
– Разве ты не расслышала? Я сказала, что собираюсь идти голосовать.
Ба ловко разгладила лоскуток, который служил когда-то штанами Малышу, так, что не осталось ни одной складочки.
– О господи, Энни, никак, на старости лет ты вдруг поглупела?
– Нисколько… Просто я хочу голосовать. Так я решила.
– Но, тетушка Ли Энни, ты же говорила, что голосовать не будешь, – напомнила я и, воспользовавшись случаем, отложила шитье лоскутного одеяла – это Ба заставляла меня заниматься шитьем. Вроде как всем юным леди положено уметь шить. – Ты же говорила, что просто хочешь прочитать конституцию.
– Что верно, то верно, детка. Но потом я подумала: коли уж я знаю законы, почему бы и мне не отправиться голосовать, как делают белые люди…
– Нет, поистине ты поглупела… – повторила Ба.
– Может, я получше их знаю конституцию, – продолжала тетушка Ли Энни как ни в чем не бывало. – Мой папа ведь голосовал. Говорил, ему понравилось, очень даже. Голосовал, хотя не знал ни одного закона, окромя как что он свободный человек, а свободные люди могут голосовать. А я-то вот и конституцию читала, а еще ни разу не голосовала…
– «Читала, читала»… Слишком много читала, вот в чем беда, – решительно возразила Ба.
– Все равно я это сделаю, Каролайн. Пойду, и все… голосовать. А где Мэри? О, вот и Мэри! Ты откуда?
Мама вошла в комнату через кухню, и тетушка Ли Энни повторила ей то же, что говорила нам. Мама перевела взгляд с тетушки Ли Энни на Ба.
– На меня не смотри, – попросила Ба. – Я уже сказала ей, что она свихнулась. Размечталась, что она, видите ли, свободная и пойдет голосовать… Можно подумать, ей есть за кого голосовать.
Мама села в наш круг, но за лоскутное одеяло не взялась. Вместо этого она положила руку тетушке Ли Энни на плечо.
– Скажи, тетушка Ли Энни, – спросила она, – зачем тебе надо это? Ты ведь знаешь, они все равно не позволят тебе голосовать.
– Знаю, знаю, сперва они станут меня проверять, заставят отвечать на этот их тест, – упрямо продолжала тетушка Ли Энни, выразительно пнув коленом тяжелое одеяло. – Еще надо заплатить избирательный налог, ну и заплачу. Рассел мне пришлет. А потом надо отвечать регистратору, этому чиновнику, что да к чему писано все в конституции. Ну и отвечу. А тогда уже могу голосовать. Тетушка Ли Энни, а много ты знаешь цветных, которые голосовали?
– Никого. А все почему? Может, отчасти потому, что эти важные белые думают, что нету цветных, кто хочет прийти на ихние избирательные участки, где голосуют. Что ж, а вот и есть одна старая тетка, которая возьмет да придет и покажет, что знает закон. Старая Ли Энни Лиис пойдет голосовать, как и ее отец.
– Послушай, тетушка Ли Энни…
– Ли Энни Лиис, ничего глупее я в жизни не слышала! – сильно рассердившись, воскликнула Ба. – Нет, ты только скажи, за кого ты собираешься голосовать, ежели тебе дадут? За Билбо?
– Фу ты! – отмахнулась ворчливо тетушка Ли Энни.
– Тетушка Ли Энни, – сказала мама, – а ты подумала, что может произойти, если ты сделаешь попытку зарегистрироваться? Во-первых, они, скорей всего, не позволят тебе, но даже если позволят, они не дадут тебе пройти проверку и навсегда запомнят, что ты хотела голосовать, а поэтому станут хуже о тебе думать.
– А для меня разве это самое главное в жизни, что какие-то белые голодранцы будут обо мне думать!
Мама, улыбнувшись, кивнула.
– Но вот, что гораздо важнее, ты подумала, что скажет Харлан Грэйнджер?
Тетушка Ли Энни, казалось, очень удивилась.
– Харлан Грэйнджер? А какое ему до этого дело?
Мама взяла руку Ли Энни в свои.
– Ты ведь живешь на его земле, и он вправе ожидать от тебя…
– Да я все ему даю, все! Обрабатываю землю и каждый год снимаю урожай, точно как Пейдж и Леора.