Пусть танцуют белые медведи
Шрифт:
— А потом? — наседал директор. — С этим парнем у тебя в доме не будет ни минуты покоя. Так и знай.
— Я за ним пригляжу, — сказал Торстенсон. — Я еще докажу, что он может быть совсем иным, не таким, как сейчас.
— И как же ты этого добьешься?
— Не знаю. Но готов спорить, что через четыре месяца он станет примерным учеником, может быть, даже самым лучшим в классе.
— О’кей, — кивнул директор. — Только ты проиграешь.
— Посмотрим, — ответил Торстенсон.
Я так никогда и не узнал, какую цену они назначили за мою голову.
— Что ты такое учудил? — спросила она, когда я улегся на металлическую кровать.
— Это не я.
Но мама мне не поверила. Она стояла надо мной, словно я был пациентом в больнице Святого Йорана. Прежде чем уйти, она все же чмокнула меня в лоб.
— Не хочу я здесь жить, — пробормотал я.
— Замолчи, — сказала мама. — Постарайся уснуть.
Но у меня ничего не выходило. Я лежал без сна, таращился в потолок и ждал, пока остановится это мировое круговращение. Я чувствовал, как подо мной ворочается в своей коробке Блэки. Я нажал кнопку магнитофона, чтобы Элвис спел нам.
«Funny how time slips away» [11] , — пел он, а время шло и шло.
11
«Забавно, как уходит время».
Глава шестая
Я смотрю на мир новыми глазами, засыпаю с головой, полной пены, и отвечаю на телефонный звонок с Северного полюса
Никогда в жизни не сделать им из меня пай-мальчика!
Так я решил, едва проснулся на следующий день после этого поганого праздника. Голова просто разламывалась.
Но я и представить себе не мог, что меня ждет впереди!
Вечно я пляшу под чужую дудку! Уже через пару дней мы сидели с Торстенсоном на диване, он обнимал меня за плечи, а перед нами на полированном до блеска журнальном столике лежала груда учебников, которые я в жизни не открывал. Пока на улице валил снег, я невпопад отвечал на Торстенсоновы вопросы. А он только посмеивался, словно это его ужасно веселило. Он был не из тех, кто легко сдается.
Лолло все время околачивалась поблизости. Я психовал, потому что спиной чувствовал на себе взгляд ее зеленющих глаз. Она не пропускала ни одного моего идиотского ответа. Стоило мне промямлить хоть слово, как тут же раздавалось ее фырканье.
Я вообще ничегошеньки не знал.
Ну и пусть: нечего ей надо мной смеяться!
— Неужели ты надеешься хоть что-то ему втемяшить? — не выдержала Лолло. — Да он же полный придурок! Вообще ни бум-бум!
Меня эта ее фразочка так взбесила, что я из последних сил напряг мозги. Но и это не помогло. Чем больше я старался, тем большим идиотом себя чувствовал. Когда я пытался читать,
— В чем дело? — спросил Торстенсон.
— Ни в чем, просто у меня глаза такие.
Тогда-то он и смекнул, что у меня слабое зрение, и потащил меня к окулисту. Там мне всеми возможными способами проверяли глаза.
Когда мы вернулись, Лолло уже и след простыл.
Она укатила к своей маме до конца рождественских каникул. Я заявил Торстенсону, что не стану корпеть над книжками и отвечать на его вопросы, если эта девчонка будет торчать в той же комнате. Он меня понял. И прямо все ей выложил. Тогда она живенько собрала свои вещички и умотала к мамуле.
А мы с Торстенсоном оставались вдвоем, пока мама была на работе. Постепенно я привык к тому, что он то и дело хлопал меня по спине, привык заниматься за журнальным столом и вообще к моему новому дому. Я здорово умею привыкать ко всему. И все это время я старался не думать о том, о чем мне думать не хотелось.
— Ну вот, теперь осталось только немного подшлифовать.
— А-а-у-у, — захныкал я.
— Тебе надо научиться точно выражать свои мысли, — наставил меня Торстенсон. — Язык — это самое главное.
Он говорил, как наша школьная библиотекарша, она заявлялась в класс с кипами книг, которые невозможно было читать, и пускалась в разглагольствования о языке, и, похоже, всерьез считала, что мы не в состоянии говорить по-шведски.
— О-о-йе! — запротестовал я.
Торстенсон деловито склонился надо мной. Он был весь в зеленом. Утреннее солнце проникало сквозь тонкие белые хлопковые занавески, которые мама нагладила, и отражалось в стеклянном шкафчике с орудиями пытки. Я с открытым ртом сидел в кресле, а на груди у меня болталась дурацкая бумажная салфетка. В углу рта свешивалась слюноотводная трубка, она то и дело присасывалась к щеке.
— Конечно, нам еще придется поработать, — сказал Торстенсон. — Но все будет хорошо. За последние дни ты здорово подтянулся.
— Й-оом, — согласился я.
И верно. Фразочка Лолло о том, что я-де полный придурок, задела меня за живое. Я ей еще покажу! Я мысленно представил себе тех, кто все эти годы считали меня полным нулем. Таких было немало. Но прежде я не обращал на них внимания. Тогда у меня был отец. А теперь мне захотелось доказать им, что мы с отцом не хуже других.
— Теперь можешь прополоскать рот, — сказал Торстенсон.
Я выплюнул изо рта множество мелких крошек. Торстенсон там вдосталь поскоблил и счистил зубной камень. Когда я осушил стакан, он снял с крюка сверло бормашины, натянул на него резиновый валик, по вкусу напоминавший мятные таблетки, и принялся водить им по зубам.
— Вот так, — заключил Торстенсон, — теперь готово.
Он повесил сверло на место и выключил лампу.
Я провел языком по зубам. Я не узнавал собственный рот! Все было ровно и гладко.