Пустая гора. Сказание о Счастливой деревне
Шрифт:
Детский голос Гэлы был хриплый, глухой, даже немного злой, почти совсем как у взрослого. Его голос успокоил Сандан, выражение её лица снова стало нормальным:
– Сынок, скорее предложи гостям войти в дом…
Гэла злобно уставился на Эньбо:
– Мама, у нас дома плохо и тесно, никто не захочет сидеть у нас в гостях, это место годится только для таких, как мы.
Тут только Эньбо стал перед Гэлой, взгляд его был и сердитый, и смущённый одновременно:
– Гэла, мама Гэлы, вы вернулись… Я и все мы очень-очень рады… Мы очень боялись, что вы никогда
Договорив эти слова, Эньбо протяжно вздохнул, как человек, сбросивший наконец с плеч тяжёлую ношу. Он протянул руку и погладил Гэлу по голове, его голос тоже стал сиплым:
– Детка, вас с мамой в пути, наверное, много обижали… Я пришёл просить прощения.
Эньбо согнулся в глубоком поклоне, а вслед за ним и все члены его семьи тоже склонились, согнув спины, и весь гнев Гэлы тут же улетучился. Он стоял с покрасневшими глазами и не знал, что сказать и что делать.
И снова Заяц, волоча ноги, подошёл к нему, робко сказал:
– Брат Гэла…
У Гэлы, этого дикаря, скопившиеся в глазах слёзы наконец хлынули, он крепко прижал Зайца к своей груди. Но когда он нагнулся его поцеловать, Заяц отстранил лицо:
– Нет, доктор из коммуны говорит, что никто не должен меня целовать.
– А что сказал доктор, какая у тебя болезнь?
– Доктор сказал, что я не болен, а просто слабый, а в Счастливой деревне плохо следят за гигиеной, если целовать, то могут меня заразить.
– Заяц, ты почему не растёшь?
– Потому что слабый, доктор сказал, что я поправлюсь и тогда стану расти.
– Тогда расти скорей. Вырастешь большой, и не будет страшно драться.
– Я не буду драться, от этого устаёшь, это для здоровья вредно.
Гэла расправил грудь:
– Ну ладно, я буду тебе помогать драться.
Заяц засмеялся, на бледном лице проступил слабый румянец.
Цзянцунь Гунбу расправил плечи:
– Э-э… Я думаю, пора звать гостей к нам в дом…
– Да, да! – Лицо Эньбо просветлело. – Гэла и Сандан, идёмте к нам в дом, мы приготовили для вас угощение, обязательно, вам понравится!
Заяц уже потащил Гэлу вперёд.
Эсицзян подошла к Сандан, склонилась, сделала приглашающий жест, Сандан непринуждённо ответила вежливым поклоном. Эсицзян протянула ей руку, но она подобрала края одежды и стала кланяться, пропуская её вперёд как старшую, и только потом двинулась за ней следом. Цзянцунь Гунбу и Эньбо с женой втроём шли последними. Лэр Цзинцо сказала:
– Зачем она подбирает платье? Подол не подшит, а даже щиколотки не закрывает, всё равно не достаёт до земли…
Эньбо повёл бровью:
– Пусть делает так, как ей нравится.
Лэр Цзинцо всё не могла успокоиться:
– Живут как скоты, а строит из себя благородную…
Цзянцунь Гунбу сказал:
– Перестань, у неё манеры и правда как у благородной.
Шедшая впереди Сандан словно услышала их разговор, вдруг задрожала, как будто силы оставили её, и она вот-вот упадёт, но понемногу успокоилась и как ни в чём не бывало двинулась дальше, гордо подняв поникшую было голову, с лёгкой улыбкой на лице, приподнимая края юбки, хотя это было совсем не обязательно.
После этого в Счастливой деревне стали говорить: Сандан – это скрывающаяся дочь аристократического семейства.
Тогда же люди вспомнили одну мелочь из прошлого, деталь, которой не придавали раньше значения: у этой женщины на груди был мешочек, с которым она никогда не расставалась. Люди вспомнили, что, когда она только появилась в Счастливой деревне, этот мешочек был по краям обшит замшей, в середине была разноцветная парча. Но теперь все краски потускнели и стёрлись, узоры на парче выцвели, весь мешочек стал серого землистого цвета, а один уголок был подшит грубой холщовой тканью. Все говорили, что этот мешочек набит самыми лучшими драгоценностями. И некоторые рассказывали, что собственными глазами видели глубокой ночью, как из этого ветхого домишки из окна идёт радужное сияние от этих драгоценных камней – жемчуга, агатов, кораллов, кошачьего глаза и аквамаринов.
С этих пор, как только появлялась Сандан, люди во все глаза смотрели на этот мешочек.
Сандан этого совершенно не замечала и по-прежнему ходила под их взглядами так же свободно и непринуждённо, с той же отсутствующей полуулыбкой на лице. Лишь немногие, излишне падкие на женскую красоту мужчины, могли ещё перевести взгляд на её лицо, задержаться на её сверкающих белых, будто никогда не бывших чёрными, волосах. Остальные не отводили своих глаз от мешочка.
Но никто не смел и пальцем прикоснуться к этому мешочку.
И неизвестно, кто первый начал рассказывать, но говорили, что на эти сокровища наложено проклятье, и кто осмелится коснуться их хоть пальцем, то палец тотчас же будет отравлен неизвестным ядом и отвалится.
В этот год погода была очень странная. Уже пришло время, когда по ночам должны шелестеть дожди, а днём высоко в небе стоять и ярко светить солнце, когда повсюду в диких лугах распускаются цветы, но в небе стояла непонятно откуда принесённая слабым ветром жёлтая мгла, и все чувствовали на лицах, на губах и в глазах мелкую, всюду проникающую пыль. Тончайшая пыль оседала с неба и делала всё вокруг землисто-жёлтым. Жизнь в Счастливой деревне была бедной, но небо всегда было синим, а воздух свежим. Теперь же и воздух был словно вышедший из какой-то древней щели далёкого прошлого, затхлый, протухший.
В этот год в Счастливой деревне все страдали от болезни глаз.
Просыпаясь утром, обнаруживали, что веки плотно склеены глазным гноем, и приходилось слюной тереть и размачивать веки, чтобы хотя бы можно было раскрыть глаза. Выходя из дома, люди смотрели друг на друга и видели, что в глазах у всех появились мелкие кровавые ниточки. У всех глаза слезились на ветру, у всех появились гнойные язвы по уголкам глаз. Хорошо ещё, что доктор из коммуны прислал много глазного лекарства, и глаза у всех быстро вылечились.