Пустая гора. Сказание о Счастливой деревне
Шрифт:
– Брат Гэла, почему ты не выходишь играть?
Гэла всегда перед Зайцем старался вести себя как большой взрослый мужчина, он потрепал его по голове:
– Эти дни маме нездоровится, ей надо отдохнуть, через несколько дней, когда встретите Новый год, она поправится.
Заяц сказал:
– Все говорят, что ещё до Нового года приедут машины…
– Кто так сказал?
– Да все говорят, – Заяц тоже, невольно подражая Гэле, стал говорить, как взрослый.
– Все только про это, твердят одно и то же, и не хочешь да услышишь!
От таких
Гэла поднял глаза и посмотрел на мать; Сандан словно поперхнулась, вдруг перестала смеяться. Гэла вдруг обнаружил, что с какого-то времени мать стала его побаиваться. Это его немного обеспокоило, но вместе с тем он был и доволен, что внушает матери такое чувство.
– Приедут машины, и что будет? Всех погрузят на них и повезут в город на банкет? – После возвращения из своих скитаний Гэла стал говорить с напускной интонацией раздражения и недовольства.
Заяц немного испугался:
– Почему ты сердишься?
– Прости, прости, Заяц-братишка, – Гэла поспешил смягчить тон. – Приедут – ну и пусть приедут, Заяц, я тебе так скажу, если машины и увезут этих людей в город, то не на обед! А для чего – ты не знаешь. Потом пойдёшь со мной ходить, тогда узнаешь – у них собрания, весь день до вечера собрания! После собраний – шествия, потом расходятся по домам, про поесть даже не думай!
Когда он дошёл до этого, снова вернулась его гневная интонация.
Заяц сказал:
– Я не люблю собрания, там много людей, доктор говорит, мне нельзя туда, где много людей, у меня сердце слабое.
– Но тебе всё же хочется туда, где много людей? – В голосе у Гэлы послышалась насмешка.
– Один я боюсь, вместе с бабушкой мне тоже страшно. Доктор говорит, что у меня сердце может вдруг взять и остановиться.
Заяц выглядел совершенно несчастным.
– У-у, Заяц, братишка! Я же с тобой шутил, ты не такой как я, если тебе хочется туда, где много людей, иди, конечно. Главное, не давай себя обижать. Если эти негодяи, братья Ванцинь, Цими Заячья Губа и те мальчишки, что за ними бегают, станут тебя обижать, я с ними разберусь. Эти ребята меня побаиваются! – Сказав это, Гэла и сам довольно усмехнулся.
– Но моя мама не хочет, чтобы я с тобой играл…
– А твой папа?
– Папа, и бабушка тоже, они говорят, можно с тобой играть.
– А этот ещё, у вас в семье, лама?
– Когда мама и папа ругаются, дедушка ничего не говорит. Дедушка не любит говорить.
Гэла засмеялся, но ничего не сказал.
– Бабушка и папа ещё сказали, что на Новый год позовут вас к нам в дом, папа говорит, что виноват перед вами.
– Зато твоя мама не хочет.
– Маме это не нравится, но папа говорит, что нельзя всё делать так, как говорят женщины.
Заяц приблизил губы к уху Гэлы:
– Мама плакала, мама сказала, что папе нравится твоя мама…
Гэла захохотал:
– Мама! Ты нравишься папе Зайца!
Услышав его слова, Сандан улыбнулась своей обычной бездумной улыбкой и, улыбаясь, разглядывала мальчиков; понемногу на
Заяц сказал:
– Она расстроилась.
Гэла сказал:
– А я, наоборот, рад, что она расстроилась, когда узнала, и ещё я рад, что она нравится твоему папе.
Заяц сказал:
– Я не буду говорить моей маме.
Гэла сказал:
– Твою мать…
Заяц повторил за ним:
– Твою мать…
Гэла сказал:
– Ты сейчас сказал нехорошее слово.
Заяц радостно засмеялся:
– Да, я сказал нехорошее слово!
Гэла сказал:
– Твой дедушка-лама и твой папа-монах будут сердиться. Они грамотные, культурные люди, им не нравится, когда говорят грубые слова. Твою мать, если они узнают, что я тебя учу плохим словам, ты тогда и не мечтай играть со мной.
– Твою мать, – снова сказал Заяц.
– Закрой рот, ты, твою мать!
Но Заяц не хотел закрывать рот и продолжал говорить:
– Твою мать, твою мать, твою мать… – и всё больше возбуждался, на бледных щеках появился румянец, синяя вена на лбу вздулась и затрепетала. Гэла испугался, сказал:
– Не надо говорить.
Но тот не слушал, в его глазах вдруг загорелся какой-то огонёк, зрачки остановились в одной точке и не двигались, но он всё продолжал произносить нараспев, говорил и одновременно смеялся, доводя себя до состояния, когда уже дыхания не хватало.
Гэла рывком поднялся, приобнял сзади Зайца, в которого словно бес вселился, и плотно прикрыл ладонью его рот. Тот укусил ему палец, от острой пронзительной боли Гэла весь вздрогнул и зашипел, втягивая сквозь стиснутые зубы холодный воздух, но ничуть не ослабил руку, зажимавшую рот Зайца. До тех пор, пока тот не перестал взвизгивать, пока не перестал дёргать обеими своими тонкими, худыми ногами. Только после этого Гэла выдохнул, словно выплюнул воздух, что был внутри, и разом разжал обе руки.
Вдруг Сандан издала испуганный вопль, то есть начала было вопить, но тут же на середине подавила, оборвала. В её округлившихся глазах был ужас, руки прижаты ко рту, она не могла сдержать дрожи, бившей всё её тело.
Только теперь Гэла увидел, что Заяц лежит на земле с поджатыми ногами, раскинув руки в стороны, а в углах рта выступила белая пена и глаза закатились, так что видны только белки, без сознания.
Гэла нагнулся и потряс его, похлопал, снова хлопал и тряс, целовал, ругал: «Заяц, умоляю тебя, очнись, Заяц, умоляю, не пугай меня, не умирай, прошу тебя, не умирай, если хочешь умирать, то только не у нас в доме, твою мать, я же прошу тебя, встань, умоляю, убирайся прочь, раскрой свои глаза, будь они прокляты, мать твою, правду говорила твоя мама, ты не должен со мной играть, тебе надо было играть с кем-нибудь другим из деревни, твою мать, твою мать, ты только очнись, я никогда больше не стану тревожить твою семью, никогда больше не буду с тобой играть…»