Пустой человек
Шрифт:
– …ты меня слушаешь, папочка?
Дурацкое обращение, но ей двадцать три, а мне за пятьдесят. Можно изменить на любое другое, но я не спешу. Она – идеальна.
– Конечно, солнышко! Слушаю, запоминаю, мотаю на ус. Люблю тебя.
Она улыбается. Не знаю, как я жил без нее раньше. Неправильно как–то, хотя Мары и не существует. Искусственный интеллект, связь с сетью и определенная стимуляция зон мозга. Дорого, безопасно и… но как же сладко!
– Поздравь Михаила, у него день рождения. Двадцать четыре года. Сколько ему перечислить?
Сын. Странный, незнакомый мне человек. Рождение, игрушки, первые годы гимнасиума, и – небритый парень с Ларисиными глазами и моей упрямой челюстью. Борется за что–то там экологическое и межнациональное; для него это важно.
Кажется. В реальности я не видел его лет десять.
– Пять тысяч, Мара. Спасибо, что напомнила.
Можно и миллион, но зачем ему эти деньги?
Моя любовь кивает. Перед ней на столе вторая чашка кофе, все реально. Жаль, выпить его девушка не сможет. Прикрываю глаза: в V моя берлога не меняется, но теперь чашка в руках у Мары, она отпивает глоток и ставит на место. Звуки, запахи, ощущения – все так, как надо. Пожалуй, задержусь здесь.
План на день начинает проясняться с каждым ее словом. Вплоть до делового ужина и вынужденного разговора с сыном. Словно любимая достает из ниоткуда пару–тройку костей, лепит из них скелет, а потом он уже сам обрастает мясом и шерстью. Подробностями. При легком усилии я даже вижу этого уродца – вон он, на полу, возле холодильной установки. Роет призрачными лапами несуществующую плитку и принюхивается.
Мара улыбается, слыша мои догадки. Забавная она. Сейчас посадить бы девушку на колени, задрав повыше и так короткий халатик, и…
– Сейчас некогда, – говорит она. В ярких зеленых глазах пляшут чертики. Два. – Ты же не хочешь пропустить службу в крафт–храме? Как нищий, посетить ее в V?
Конечно, нет, не хочу. Я истинный сын веры, но… и Мару я хочу, несмотря на то, что ночь только миновала. Фантастика – эта ваша V–реальность, добравшаяся и до сна. Не знаю, как это сделано, да и знать не хочу. V–революция, о которой так долго твердил апостол Джобс и присные его…
Разжимаю стиснутые несвоевременным желанием зубы.
– Я все–таки побреюсь, – допив кофе, сообщаю я Маре. – Одевайся, скоро поедем.
Я считаю ее человеком. Черт бы вас всех побрал, я с первых дней после операции считаю ее настоящим живым человеком. Посоветовать нейронной сети и крошечному биочипу у себя в голове одеваться – это странно, спору нет. Но я не могу иначе: она живая. Она – любимая.
Иду в ванную, открыв глаза. Суровая ты, реальность, без V. Пахнет моющим средством, заставить себя не чувствовать это не получается.
– Во имя любви и радости, единства душ наших в общем пространстве и времени, слияния всех реальностей и отрицания смерти собрались мы здесь, мастера чувств и ваши скромные наставники на нехоженых тропах наступившего будущего.
Красиво излагает наставник.
Я сижу на тесном креслице недалеко от трибуны, за которой происходит таинство. Обычный человек, в котором и с лупой не разглядеть величия духа и прочей святости, на моих глазах преображается. Расцветает из серого бутона обыденности в величавое пламя, греющее нас раз в неделю. По пятницам утром. Строгий график не нарушался на моей памяти ни разу, даже когда умирал один наставник – другой приходил на смену. Поднимал не успевшее упасть знамя нашей веры в…
А, собственно, во что веры? Лучше не задаваться этим вопросом.
Вот и стоящая рядом Мара нервно оглядывается, внимательно смотрит мне куда–то на лысину, выше глаз. Я здесь присутствую физически, так уж заведено, но ей никто не мешает сопровождать меня всюду. Что она и делает.
Без нее я неполный, как народ без Платонова.
– Нас не ждут ни рай, ни ад! – продолжает витийствовать наставник. Над ним поднимается голографическое пламя, облака и чьи–то искаженные лица, рвущиеся немыми криками. Пахнет тлеющими травами и йодом морского побережья, песком и озоном. Всем сразу, так уж принято. Я морщусь, но не закрываю глаза. Это будет принято за оскорбление крафт–храма, примерно как уйти со службы в середине, хлопнув дверью.
Камеры со всех сторон следят за нашим поведением. Сеть следит изнутри.
У нас больше нет бога. Ни с большой буквы, ни с малой. V заменила нам посмертие, сделав всесильным каждого при жизни. Даже умирая, разум оставался где–то в глубинах сети, с каждым ушедшим можно при желании пообщаться. Сдается мне, это гигантское надувалово, жирная пища искусственного разума, но…
– Молчи, – шепчет Мара. Теперь она смотрит мне в глаза и вместо домашних чертиков в зрачках лед. Черный, глубокий, бесконечный. – Даже не думай в эту сторону.
Ощущение холодного ручейка по спине. Недостатка воздуха. Набитого безвкусной ватой рта. Меня будто душит резинка от той самой детской рогатки. Стыдно быть еретиком. Особенно – перед любимой, наглядным доказательством правоты наставника и крафт–веры, а не моих гадких домыслов.
– Славься единый разум, – говорю я вслух. Удивительно, но попадаю в общий выдох этих слов. Служба окончена. Ни свечей, ни икон, ни облаток. Теперь мы верим именно так, да и сама служба транслируется одновременно в V, для тех, кому в крафт–храме нет места – больным, нищим и неверующим.
Куда они денутся от света истины!
Мы теперь все в сети, так или иначе. Огромное муравьиное полчище, нам не нужны национальность или гендерная идентичность, человечество перешагнуло эти странные барьеры прошлого. Просто люди. Теперь мы не одиноки – ни один из нас.
Мы единое целое, отдающее, что есть, и получающее, что хотим. Нет границ и разных валют, перевод с одного языка быстрее, чем сказанные слова. Универсальный крафт–мир, вот что это такое! V, победившая R.
Конечно, я имею в виду богатых. Но только и нас стоит считать полноценными, не ориентироваться же обществу на отстающих с их смешными смартфонами и верой в ушедших богов.