Пустыня

Щепетнёв Василий

Печально, да. Но соглашаться на ничью из жалости к сопернику? Спорт беспощаден, иначе это не спорт, а утренник для младшей группы детского сада. И Фишер поступил как истинный спортсмен — играл изо всех сил.

Я, не подходя к игрокам близко, смотрел на развитие событий. А они, события развивались стремительно: спокойные дебюты, разменные варианты — и ничьи, ничьи, ничьи. Один только Фишер победил.

А моего соперника всё не было. Часы отмеривали положенное время, а Георгиу где-то пропадал.

И это

не менее странно, чем ход Ульмана.

Куда можно пропасть в небольшом, в общем-то, отельчике? Это же не «Москва», не «Ленинградская»?

Господин Бадави послал людей поискать моего соперника. Нет, вообще-то не обязаны. Это дело игрока — приходить вовремя. Но вдруг он поскользнулся, упал, потерял сознание? Но ни в своем номере, ни в бассейне, ни в ресторане, ни в музыкальном салоне его не нашли, это я услышал из разговора на арабском.

Ну, ну.

При опоздании соперника на час, ему засчитывается поражение.

Час прошёл, часы остановлены. Техническая победа, плюсик. На сегодня игровой день закончен, я вышел из-за шахматного столика последним.

Как-то бездарно трачу я время. Этот час в ожидании Георгиу не был ни отдыхом, ни развлечением. И техническая победа не чета победе за доской: например, при равенстве очков с кем-нибудь (конечно, с Фишером) на первое место поставят его, а не меня. Потому что он победа за доской ценнее плюсика без игры. Таковы правила.

Ладно, значит, нужно быть впереди и не допускать равенства очков.

Я и так впереди. На пол-очка. Значит, следует впереди и оставаться.

Не такое это простое дело. У меня ведь впереди партия с Анатолием. И я должен сыграть её вничью. А Фишер постарается выиграть, или он не Фишер. Вот мы и сравняемся…

Или рискнуть, играть против Карпова на выигрыш? Но велено играть от обороны и не сметь рисковать. Кем не велено? Старичком. Да не простым старичком, а таким, которого генералы КГБ стерегутся. А они, генералы КГБ, не из пугливых.

И почему — от обороны, почему? Это загадка посильнее этюда Рети. Может, старичок и в самом деле перестраховщик. Может, он просто болельщик Карпова. А может, ведется сложная игра, и Карпову в ней отведено особое место.

Нет, ломать планы старичка я не стану. Во-первых, если я ему сломаю планы, он мне тоже может что-нибудь сломать, да. А во-вторых, у Карпова по заказу не выиграешь. Он силен, Анатолий… Впрочем, сейчас не так силен, как месяц назад. Тоже устал.

Тут другой вопрос: а зачем меня послали на этот турнир?

Зачем я поехал, ясно. Есть предложения, от которых не отказываются. Особенно если их делают генералы КГБ и неизвестные старички. Но! Но межзональный турнир начнется почти сразу после Турнира Мира. Восстановиться за короткое время будет трудно, очень трудно. Даже с использованием всех достижений спортивной медицины и приёмов эффективного мышления.

Рассуждая

здраво, я должен был сейчас сидеть дома и готовиться к Билю, где будет межзональный турнир. Потому что межзональный турнир для меня гораздо важнее турнира ливийского. Он, межзональный, открывает путь к матчу за шахматную корону. А турнир — десять тысяч долларов, и только. Ну, ещё рубли и боны, боны и рубли. Но зачем боны человеку, который регулярно выезжает в Европу? Ассортимент «Березки» кажется роскошным лишь тому, кто слаще морковки ничего не едал.

А вот не поехал бы я в Ливию, не факт, что поехал бы в Европу.

Да, для меня Билль важнее. Но мои интересы — они мои, и только. А тут — интересы целого ведомства. Не исключаю — государства!

Но всё-таки, всё-таки… Могли бы сюда послать Корчного. Ему в межзональниках не играть, он, как и Спасский, сразу выходит в четвертьфинал. Вот и размялся бы. И денег заработал. И вообще — он сейчас хорош. Правда, для Ливии у Корчного один, но весомый недостаток: пятый пункт. Ну, тогда Петросяна. Или Смыслова, у Василия Васильевича с пятым пунктом полный порядок. Или его и хотели послать, да он сам послал?

В таких нестройных раздумьях я нечувствительно добрёл до ресторана.

— Ну, как? — спросил Спасский.

— Ищут, но не могут найти.

— Парня какого-то лет двадцати, — добавил Анатолий.

— Тридцати двух, — поправил я из вредности.

— Что?

— Флорин Георгиу на десять лет старше меня. Следовательно, ему тридцать два года.

— А вам, Михаил, стало быть двадцать два, — сказал Спасский. Он, конечно, знал, сколько мне лет. Но запамятовал, или сделал вид, что запамятовал: не царское это дело — помнить, сколько лет Чижику.

— Двадцать один, Борис Васильевич. Двадцать два будет осенью, — ответил я.

— Д’Артаньян, настоящий д’Артаньян! В конце романа, первого романа, ему аккурат двадцать один год! И, как д’Артаньян, Михаил метит в маршалы

— А я кто? — спросил Карпов.

— Арамис, естественно. Арамис на три года старше д’Артаньяна, а вам ведь двадцать пять?

— Двадцать пять, — подтвердил Анатолий.

— Значит, осенью вы будете старше Михаила аккурат на три года. И вообще, вы весь загадочный, и метите не меньше, чем в римские папы.

— Ну, а вы, Борис Васильевич, стало быть, Атос. Граф де ла Фер, — парировал Карпов.

— Стало быть, — подтвердил Спасский. — Немного потасканный, немного разочарованный, но в целом вполне кондиционный мушкетер.

Ну да, ну да. Успевший побывать на вершине, а теперь ищущий… Что там искал Атос? Вина и забвения?

— Но, возвращаясь к литературе — как могло случиться, что у великолепного Атоса вырос такой никудышный сын? — решил перевести разговор в сторону я. Как раз и буайбес подали.