Путь Базилио

Харитонов Михаил Юрьевич

— Слющай, ты, — внезапно подал голос Рахмат, устроившийся в непосредственной близости от козла — и потому, кстати, недосягаемый для кровососущих. — Слыщищь? Это кто крычит?

— Не знаю, — неохотно отозвался козёл, совершенно не расположенный к беседе. — Чайка, наверное.

— А пачиму нэ вижу? — не отставал обезьян.

— Какая-то аномалия, — Септимий, досадуя на помеху своим раздумьям, вынужден был пуститься в объяснения. — Вот эта дымка отражает то, что на земле. Что внизу, то и наверху.

— Это апасно? — Рахмат хлопнул себя по ляжке, убивая очередного кровососа.

Козёл немного подумал.

— Нет,

наверное. Но в озере лучше не купаться.

Обезьян пересел на корточки.

— Скажы, казёл. Ты хочещ мэня убить? Я тэбэ ничего не сдэлаю. Скажы правда.

Попандопулос немного подумал. Он не ожидал от старого шерстяного такой неожиданной прямоты, но решил ответить честно.

— Если ты умрёшь, я не огорчусь, — сказал он. — Но если ты просто уйдёшь со своим выводком, я не буду за тобой гоняться. Мне всё равно.

— Пачиму? Я же тэбэ враг, да? — Рахмат склонил голову на сторону.

— Ты мне не враг, — вздохнул Попандопулос. — Ты — ненужный гемморой, свалившийся на мою задницу. И даже не самый худший, — добавил он, вспомнив про гвоздь в голове.

— Если нэ враг, паслющай, — попросил обезьян. — Меня скора умэреть. Я знаю. Сэрдцем чую. И нэкому памочь. Только ты. Если абищаешь слющать и сделать как скажу, я дам тебе вот этот вещь.

Шерстяной запустил лапу куда-то под рейтузы, порылся там в шерстях и достал шарик янтарного цвета. В нём козёл опознал — с некоторым удивлением — артефакт «паяльце», редкий и ценный. Такая добыча вполне оправдывала пару-другую пустых ходок. Самому Попандопулосу за всю его сталкерскую карьеру удалось добыть «паяльце» всего один раз — и то он её вытряс из контейнера какого-то бедолаги, угодившего в обширную «парашу» и в ней испустившего дух.

Разумеется, Септимий тут же сделал равнодушную морду и посмотрел на Рахмата скептически.

— Это артефакт Зоны, — сказал он. — У меня таких было много. Я не буду ничего делать ради этого.

— Послющай всё-таки спэрва, — повторил Рахмат. — Если са мной щто-то будет, вывэди атсюда маих рэбят. Пусть жывут, да.

— Ты каждый день им говоришь, чтобы они меня убили, если с тобой что-то будет, — напомнил козёл.

— Гаварю для тэбя, щтоб тэбя пугать, — не моргнув глазом, признался обезьян. — А бэз тэбя гаварю, щтоб тэбя слюшали и падчинялись. Даведи их да мэста, аткуда мы прищлы.

Козёл задумался. Что-то не билось, не склеивалось.

— Рахмат, — наконец, спросил он. — Зачем ты вообще пошёл на Зону? Тебе в самом деле нужен этот кот?

Старик запустил пясть в подмышку, почесал, вытащил клок седой волосни, пропахшей потом, грязью и старческими болячками. Понюхал, скривился, потом подул на пальцы.

— Кот убиль мой племянник, — сказал он, наконец. — Это жаль. Плэмянник харощий был. Но его тэпэр нэ вэрнёщь, я знаю. Аднака! — он важно воздел кривой палец к слепым небесам. — У нас есть старый абычай, что смэрть родича надо атамстить. Если я не пойду атамстить, мнэ скажут — вах, Рахмат, ты ужэ нэ такой как быль. И нэ такой, чэго нас училь. Мнэ ужэ гаварылы, — признался он. — Я нэ мог нэ прыходить за кот, панымаищь?

— Вот оно, значит, как, — козёл в задумчивости почесал себе промеж рогов, стараясь не расковырять заплывшую ранку с гвоздём. — А если бы это был не ты, тебе бы это сказали?

— Наверна, нэт, — признал обезьян. — Но я биль очэн уважяемый лычност. И многа говориль про нащ абычаи. Что их надо сахранять. Много миня слущали. Кто-то хочэт, щтобы я болще пра эта не разгавариваль. А лучще савсэм нэ разгавариваль. Думаэщ кто эта хощет?

— Небось, Тарзан, или кто-то из его свиты, — ляпнул козёл, не подумав.

— Вах, я тожэ так рэщиль, — согласился Рахмат. — А пачиму? Я нэ нужэн. И такие как я, тоже нэ нужны. Тэпэр у них там новый врэмя и новый парядок. Мы, шэрстяные, быль кагда-то свабодный народ, — протянул он с неожиданной в таком существе мечтательностью. — У нас был твёрдый сэрдце. Ощен твёрдый сэрдце. Мы жили в свой закон. Но мы были нэ умный. Мы были обычный домэн, нэ самый сильный, нэ самый стращный. Патом прищёл Тарзан. Он умный. Он дал нашему твёрдый сэрдце большой умный галава. Тэпэр мы ощень сильный и нас всэ баятся. Но это сдэлал не мы самы, это сдэлал Тарзан. Или тэ, кто за Тарзан. Его дали нам тэ, о каторых нэ гаварят. Они прышыть умный галава к твёрдый сердце. Я старый. Я прывык жить наш старый закон. Тэпер нэт закон, тэпэр есть Тарзан. Скажи маим рэбятам, щтобы…

Старик внезапно затих, глаза его обессмыслились. Козёл успел подумать, что сейчас он мог бы проткнуть его мечом безо всякого риска.

— Идём, — сказал Рахмат изменившимся голосом. — Надо быстра. Ощень быстра. Он так хощэт.

— Кто? — не понял Септимий.

— Скорэнько! Он ждат нэ будэт, — в голосе обезьяна прорезалась какая-то нездоровая убеждённость. — Чево сидищь, пащёл давай, — сабля была извлечена из ножён и уставилась козлу прямо между глаз.

— Хорошо-хорошо, — суетливо согласился козёл, заприметив на земле янтарый шарик: обезьян его выронил. — Иду-иду, — он вскочил, как бы случайно наступив на ценную вещь копытом. Рахмат ничего не заметил: он упёрся взглядом куда-то вдаль.

Попандопулос невольно обернулся — и всё понял.

Сначала ему стало страшно и гадко. Потом он сообразил, что гвоздь-то, похоже, и вправду действует — козёл отчётливо видел то, что влекло и манило к себе обезьяна, сам при этом того влечения совершенно не чувствуя. Немного взбодрившись от осознания этого обстоятельства, он ловко подобрал шарик, после чего занял место в формирующемся строю. Естественно, крайнее.

Через несколько минут небольшая группа — Рахмат и нахнахи впереди, козёл сзади — снялась с места и замаршировала вдоль берега. Кто-нибудь из выводка всё время пытался забежать вперёд, но Рахмат такие попытки решительно пресекал, пуская в ход лапы и клыки. Он осознавал всю меру возложенной на него ответственности и не мог подвестти командира, ведущего их к свершениям окончательным и победным.

Сам командир не торопился, щадя свой маленький отряд, но каждый шаг его был исполнен целеустремлённости. В нём чувствовалась крепкая косточка, надёжа, та настоящая командирская зарука, о которой, оказывается, так тосковала душа Рахмата — честная шерстяная душа бойца-нахнаха. Он боялся только одного — отстать, заплутать, оказаться недостойным.

Первая потеря не устрашила его. Скорее, воодушевила ещё сильнее. Тёмные силы — он не знал и не хотел знать, кто они такие, а лишь чувствовал, что они здесь, что они всегда были здесь, что они дожидались его сотни и тысячи лет, чтобы только помешать им дойти до великой цели — схватили его бойца, значит, отряд не должен замечать его потери. Отряд её и не заметил, этой потери: все рвались вперёд, только вперёд.