Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
В министерствах и управлениях вокруг президиума Лиги творилось многое и не всегда понятное на первый взгляд. Кадровые перестановки были скорей нормой, чем исключением; казалось, стоило кому угодно высказаться относительно определенно в поддержку одного из кандидатов, как его тут же смещали. Это касалось Дейкстра, это касалось команды Лиоско. Насчет невозможности воздействовать на первого никто не сомневался: о Дейкстра говорили, что его череп тверже глиняных почв после полдюжины лет засухи. В несамостоятельности второго тоже никто не сомневался; любимым развлечением на более-менее интимных вечеринках было обсуждение мегакорпов, стоявших за тем или иным помощником Лиоско. В открытую об этом не говорили — не рисковали вызвать на себя гнев все тех же мегакорпов; но когда были уверены, что собрались надежные, проверенные люди — как тут не позлословить. Политики повыше рангом были застрахованы от подобной непредсказуемости руководства, но возможности саботажа, как выяснялось, были у определенных сил очень велики. Могло случиться все, что угодно: случайно не доходили до адресатов послания; случайно становились доступными общественности не предназначенные
Никто, казалось, не хотел думать о том, что делать и как жить, когда эта война останется позади. Все были увлечены подсчетом рейтинговых пунктов и всевозможными предсказаниями, чтобы определить, кто же — Дейкстра или Лиоско, Лиоско или Дейкстра — доберется до самой вершины. Ведущие аналитики, охотно выступающие на центральных каналах, многословно и красиво обсуждали шансы одного и другого, при этом бесконечное количество раз применяя «да, но». «Лиоско обладает трезвыми представлениями об удручающем состоянии демократических институтов нашей земли, но не может предложить применимых путей по их оздоровлению», «Квентин Дейкстра слишком резко высказывается о наднациональных предприятиях, но в его последних речах определенно устанавливается его желание пересмотреть былые радикальные оценки». Лиоско такой, но… Дейкстра сякой, но… Эти игры длились слишком долго, чтобы на них обращали внимание; эти игры усложнялись, чем больше приближались выборы; от них почти отказались сторонники того и другого кандидатов, предпочитая самый простой аргумент — физическое воздействие. И как бы ни хотел Дюмушель, уходя в отставку, сохранить репутацию верного мирным принципам политика, он все чаще вынужден был выступать на пролигейских каналах для того, чтобы объяснить и оправдать введение военного положения, усиление полицейского и военного присутствия в еще одном регионе, а в последнее время и значительно участившиеся аресты и судебные процессы. Цензура была сильна, но — к его собственной печали — не всесильна, сведения о действиях властей, которые сторонники называли решительными, а противники самонадеянными, доходили до обывателей. На счастье высших чинов, другие Лиги, пристально следящие за африканскими битвами, но не только — участвующие в них тоже, с пониманием относились к попыткам контролировать и свободное слово, и наводить порядок решительными способами.
Время от времени президиум вспоминал о вооруженных силах, находящихся в подчинении Лиги, и их элите – гвардии. Одним из условий ее создания было сохранение национальных армий, но со значительно сокращенными численностью и бюджетом — дань почтения определенным государствам; учреждение лигейской гвардии было признано — после долгих споров, уговоров, увещеваний, уступок и подарков — разумным и даже необходимым. Она была призвана выполнять миротворческие функции, стоять на защите норм международного права и мирного соседства; она подчинялась руководству Лиги, критерии отбора были почти сверхчеловеческими, обучение экстремальным, опасность получить травму и риск смертельных исходов куда выше, чем в любых других видах войск, но каждый военный на континенте мечтал оказаться там. Каждый оказавшийся там знал с самого начала: он лучший из лучших; затем ему дополнительно промывали мозги историей создания, целями и задачами, проведенными операциями и так далее, чтобы максимально утвердить его в уверенности в собственную исключительность, а затем поддерживали ее всеми возможными способами. Тот же Яспер Эйдерлинк помнил свое становление в качестве офицера гвардии, мог немало рассказать об операциях, в которых принимал участие во имя утверждения демократии в отдельных странах, и он, к сожалению вышестоящих, не был дураком, чтобы не замечать, что нынешнее положение гвардии идет вразрез с декларируемыми им по-прежнему постулатами. Гвардия роптала, но ее недовольство было невнятным; никто не решался открыто высказываться: не к тому приучены, и ситуация вне ее казарм тоже не способствовала откровенности, даже с самыми близкими товарищами. Гвардейцы занимались своими делами, отправлялись на операции, разбирали их, снова отправлялись на операции. В короткие свободные минуты они мечтали о том времени, когда они наконец выберутся в отпуск с девушкой-парнем — или семьей, выбирали домашних животных, которых заведут, когда «закончится эта проклятая дребедень», и — магия слова — даже от такого крошечного, опосредованного упоминания о происходившем по всему континенту разговор обрывался. Собеседники смотрели друг на друга и в глазах визави видели то же, что и стоявшие напротив в их собственных: беглый анализ помещения, чтобы напомнить себе, могли ли в нем быть установлены прослушивающие устройства, и если да — были ли произнесены слова, которые алгоритмы прослушки могли расценить как опасные или даже подозрительные. После таких заминок не клеился никакой разговор; даже если доводилось выбраться в город, в его развлекательные кварталы, мозги все равно работали на обнаружение опасности: не извне, не каких-нибудь бандитов-мародеров, а со стороны своих же сослуживцев. Тот мог приятельствовать с офицером, занимавшимся внутренней безопасностью, читай, прослушкой, тот мог позариться на бонусы, предложенные определенными службами, о которых в приличных обществах не упоминают из-за гадливости; тот мог просто разоткровенничаться по пьяной лавочке не тому человеку.
В любом случае, изрядно обескровленная, лишенная многих прав и нагруженная обязанностями, значительно превышающими обозначенные в уставе, измотанная мелочными поручениями, не имевшими ничего общего с основными своими задачами, гвардия все-таки была силой, с
Причины задержки стали очевидны, когда после раздражительной заминки и непонятной суеты у трапа в салон наконец вошел месье Дюмушель собственной персоной. Гвардейцы встали — практически синхронно, выпрямились в полном соответствии со всевозможными положениями и инструкциями, застыли с каменными лицами, не удосужившись придать им подобострастного почтения, изображенного на физиономиях начальства; охрана Дюмушеля застыла в напряжении, вцепившись в оружие; ее беспокойство было слишком откровенным для неподготовленного взгляда. Гвардейцы не удостоили ее даже презрительным взглядом: хочет генсек развлекать себя личной охраной, якобы стажировавшейся в лучших учебных частях Европы и Америки — пусть ему, что эти иноплеменные заморочки против собственных извращенных приемов. Затем началась привычная канитель: полковник Зубару представил генерала такого-то, тот с напыщенным видом говорил о тяжелых временах и великой ответственности, затем представлял генсека Дюмушеля и долго объяснялся в величайшем почтении к главному государственному чиновнику. Наконец говорил сам Дюмушель. Как всегда, уныло, многословно, неопределенно. Об угрозе демократии, о почетной обязанности стоять на страже законных интересов, о вере и доверии, которые испытывает к лучшим сынам и дочерям своего народа. Затем он — к ужасу своей охраны и беспокойству генерала такого-то решил пожать руки сначала Сибе Винку: тот бодро поблагодарил его, скороговоркой выстрелил приличествующие случаю фразы и замер все с той же каменной физиономией. Дюмушель переместился к Ясперу, потряс ему руку и пробормотал почти то же, что до этого Сибе. Яспер не смог удержаться, сказал:
– Мы… – и замолчал, глядя прямо Дюмушелю в глаза прищуренными глазами. Он не опустился до того, чтобы делать эту заминку бесконечной, продолжил: – рады. Что о нашей избранности и высоких качествах не забывают. Мы надеемся, что их — будут использовать — в соответствии с целями и задачами, обозначенными в Уставе.
Генерал какой-то свирепо смотрел на него, полковник Зубару обреченно смотрел вверх, Дюмушель поднял брови и пожал плечами.
– Разумеется, – с неожиданной иронией отозвался он и усмехнулся. – Еще как будете. Майор Эйдерлинк. Если правильно помню, один из первых прошедших отбор. И все еще майор?
Он похлопал Яспера по плечу. Склонил голову, словно собираясь что-то добавить, но передумал, повернулся спиной к нему и остальным и вернулся на свое место. Пожелав успеха в выполнении своего конституционного долга, наконец убрался из салона, сопровождаемый все той же суетой и неуклюжестью слишком большой свиты.
– Занимаем места, – негромко и звучно сказал Яспер, снова опускаясь в кресло. Капитан объявил о трехминутной готовности; Сибе Винк откинул голову назад и смачно зевнул
– Мы… рады, – произнес он. Почти в точности имитируя слова и голос Яспера.
– Что о необходимости вылететь и кого-то там уничтожить не забывают, – донеслось сзади. Тоже подозрительно похоже на интонацию Яспера.
И из середины салона:
– Мы надеемся, что нас будут использовать…
– …по назначению, – радостно перебил его голос из хвоста.
– И регулярно! – добавил кто-то еще.
Сибе посмотрел на Яспера. Тот только усмехнулся. Сибе подмигнул ему и рявкнул: «Молчать!».
Операция была не самой сложной; некоторые вещи были очевидны всем. Сибе решился заговорить об этом с Яспером, когда его звено отдыхало. Он оглядел помещение, отключил комм, спрятал в капсулу микрофон, шумно вздохнул. Сказал:
– Для беспородных псов из оппозиции эти ребята обеспечены очень хорошо.
Яспер покосился на него. Остальные молчали — вслушивались.
– Я почти уверен, что эксперты из прокуратуры найдут немало интересного об обеспечении этих беспородных псов, – флегматично отозвался он.
– Думаешь?
– Мы оказались здесь слишком внезапно для их дрессировщиков, – кивнул Яспер. – Они не все успели убраться сами и уничтожить память. Этим ищейкам здесь просто раздолье.
– Главное, чтобы прокуратура не оплошала.
– Главное, чтобы ей не дали оплошать после выборов, – хмуро заметил Яспер.
– Думаешь? – снова повторил Сибе.
Яспер долго смотрел на него. Затем пожал плечами и безразлично сказал:
– Будет зависеть от выборов.
– Дейкстра их в порошок сотрет! – решительно заявил один из офицеров. – Он такие вещи очень не любит.
– Это если насчет таких вещей будет решать Дейкстра, – саркастично заметил Яспер.
– У него не меньше семидесяти процентов в кармане, – возразил Сибе, внимательно глядя на него. Остальные негодовали, но сдержанно — из уважения к Эйдерлинку.