Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое
Шрифт:
– Вокруг карьеров выставляют уже по двойному кольцу, отец Амор. Охранники, понимаешь. А эти, которые во внешнем кольце, они говорят, отец Амор, что во внутреннее кольцо ставят не простых солдат, а этих.
– Этих?
– Ну этих. Которые… – и глухим голосом и скороговоркой: – Которые расстрельные. Ну вы понимаете.
Отец Амор не понимал. Слово было вроде знакомое, но оно могло значить что-то иное, чем он привык.
– Ну которые если что, и по своим будут палить, – оглядевшись, посмотрев на старосту, пробормотал другой.
– Карьер скоро пустой будет. Надо идти вглубь. А это рыть шахты, укреплять, освещать, вытяжки, все такое. Машины плохие. Непригодные. Австралийцы тогда привезли, отец Амор, они хорошие, эти машины, но старые. Не пойдут в шахтах.
– И работать на них надо не так. Их грузят и грузят, и они едут и едут,
– И скоро даже третье кольцо ставить будут.
Неожиданное замечание, заставившее остальных вздрогнуть. Один быстро начертил крохотный крестик на груди чуть выше сердца.
То есть само начальство не верило в примерное поведение не то что простых рабочих, а и охраны? А ведь государственное предприятие, охраняемое армейцами.
– На соседней разработке, говорят, двоих расстреляли. Прямо вывели из барака и того. Они самородки попытались спрятать.
– Обыскивают всех по пять раз за смену. Типа безопасность.
– Так на той шахте потом бунт был.
– Прислали войска из южной провинции. Они на новых машинах приехали.
– И новое оружие. Говорят, из Китая.
– Я там одного знаю, он говорил, что китайцы хотят купить рудники и их разрабатывать. И даже предлагают построить дома для работников и даже больницы. Я бы хотел там поработать, говорят, они платят хорошо.
– Да кто им даст? Они же что добывают, то обратно отсылают. И все. Ну построят тут. А без людей, без средств, чтобы обслуживать, много там проку? Ты подумай сам, как оно все скоро пойдет прахом.
– Сезон дождей, и все…
– Какой сезон дождей! Его уже третий год не было. Я еще помню, как мы купались в озере, а теперь там даже лужи не осталось.
– Плохо, все плохо…
– Жарко, так жарко…
– Работать заставляют, все работать…
На запад от карьеров устанавливали огромные вышки. Мужчины начали спорить: буровые для добычи нефти-газа – или наблюдательные для чего-то еще? Отец Амор с чувством, похожим на облегчение, отметил, что они даже оживились; двое стали друг напротив друга и принялись убежденно доказывать – нефть или газ? Отец Амор улыбнулся, но при этом подумал невесело, что рад видеть их все еще способными на оживление, и при этом сам не мог избавиться от тяжелого ощущения, создаваемого этим разговором.
Староста старался держаться близко, но был достаточно разумен, чтобы не показывать свое любопытство слишком очевидно. Он-то был обеспеченным человеком; у него даже автомобиль был. Отец Амор, правда, не мог упомнить, ездили еще на таких консервках, когда он собирался в школу, и не мог. Автомобиль проделал не одну сотню тысяч километров на севере Африки, наверное, и только затем попал на рынок, где его и приобрели; а нынче староста ездил на нем все в тот же город, где был рынок, но для того, чтобы докладывать обо всем, что происходит в деревне и поблизости тем, кто готовы за это заплатить. Любви народной старосте это не добавляло, но никто не считал это чем-то из ряда вон выходящим. Отец Амор мог только предполагать, кому и за какое вознаграждение староста поставляет информацию; он подозревал, что усердиями старосты осведомленными оказываются не только официальные власти, но и неофициальные. Те же контрабандисты, к примеру, могли запросто отдать старосте пару канистр бензина за сведения о передвижении интернациональных частей. Возможно, сбежавшие откуда-нибудь из вечно беспокойного Нигера борцы-освободители тоже могли поделиться с ним добычей. И при всем при этом народ относился к любопытству старосты с пониманием; тем более тот был достаточно тактичен и не слишком демонстрировал свое настоятельное желание знать все и обо всем. Это же любопытство народ и уважал, расценивая ее как некую гарантию стабильности: представлялось, что если исполнять требования всех этих начальников, бандитов, контрабандистов, не противиться их требованиям, то и жить можно спокойно, а возможно даже и неплохо. К примеру, из прошлой поездки в центр провинции староста привез несколько упаковок бутилированной воды. Народ радовался; отец Амор почти искренне благодарил старосту, передавшего ему для приюта две упаковки, а сам старался не думать, откуда украли – экспроприировали – кого ограбили – и кто ограбил, чтобы вознаградить старосту чистой питьевой водой. Вода пригодилась в приюте, а как же. А отец Амор несколько недель после этого молился полночи,
Солнце садилось, и отцу Амору до сих пор было удивительно, как быстро ночь опускалась на деревню. Двенадцати-тринадцатилетние мальчишки носились вокруг центральной площади, устанавливая фонари, кто-то выставлял барабаны, и горняки тянули в ту сторону шеи и притоптывали ногами.
– Нужно же и отдыхать, правда же, отец Амор? – обращались они поочередно, словно пытались оправдаться за свое легкомысленное поведение.
Отец Амор снова и снова повторял, что отдых и веселье являются такой же важной частью жизни, как работа и заботы. Поэтому, разумеется, можно и даже нужно отдыхать.
– А вот я помню, был здесь отец Эфраим, так он говорил, что это плохо и легкомысленно, и восхваление духов, что истинные христиане не допускают такого в свою жизнь.
– Отец Эфраим мог слышать о тех местах, где это так и было.
– Или даже читать.
– Поклонение духам, фью!
Масляные лампы чадили вокруг площадки. На околоземной орбите строился второй орбитальный город, первый был практически полностью отведен под различные лаборатории, исследовательские отсеки и испытательные капсулы, а этому предстояло стать банальным промышленным городом-спутником, каких было настроено и на небольших глубинах рядом с крупными прибрежными городами, и в Антарктиде. Технологии позволяли обмениваться огромными пакетами с данными на самые различные расстояния без каких бы то ни было значимых помех, и отец Амор слышал о голографических трансляциях, возможных практически без дополнительного устройства – только крошечный трансмиттер. На юге Европы и в относительно благополучных областях Азии и Латинской Америки вовсю экспериментировали с новыми источниками энергии; кое-какие города были накрыты куполами из солнечных батарей. С одной стороны, дармовой источник солнечной энергии, с другой, высокотехнологичный парасоль, под которым было градусов на пять-семь прохладнее, чем вне его. Азиаты возводили подобные конструкции и в более-менее стабильных регионах в Африке, где они осваивались и обосновывались, разрабатывали месторождения полезных ископаемых и возводили заводы. А в этой деревне самым надежным источником электричества были солнечные батареи, которые отец Амор купил подержанными и заплатил при этом за них из своего кармана.
Впрочем, народу было плевать, хотя следующий, рабочий день начинался в деревне с рассветом; горнякам тоже, пусть им предстояло возвращаться по кромешной темени обратно к карьерам. Слева грохотали барабаны, справа группа молодых людей оживленно что-то обсуждала, время от времени взрываясь смехом. Отец Амор слышал, как мать бранила сына за неподобающее поведение. Время от времени блеяли козы. Можно было подойти ближе к ограде, чтобы вслушаться в субэкваториальную ночь и попытаться распознать крики диких животных. Можно было поднять голову к небу и всмотреться в звезды – они были удивительно яркими и крупными здесь, не сравнить с тусклыми, едва различимыми искорками на блеклом европейском небе. Или это отец Амор не смотрел на небо так часто и так внимательно тогда, когда был уверен в себе и своем будущем, когда знал, что хотел и собирался сделать – на земле. Или тревога, ставшая уже привычной, подстегивала сердце биться чаще, отчего все вокруг виделось куда резче. Или он просто представлял себе такое яркое небо, а на самом деле там, наверху, всего лишь грязный и выцветший тент, Бог весть. Но отцу Амору казалось на какое-то краткое мгновение, что если стоять долго-долго, смотреть пристально-пристально, то можно и раствориться в абсолюте, в этом бесконечном пространстве, или вобрать его в себя; и тогда он залечит все раны, наполнит все пустоты, и будущее станет настоящим, и исчезнут все мелочные и эгоцентричные ощущения.
Его окликнули, предложили угоститься; кто-то спросил, как ведет себя ребенок на занятиях; еще кто-то попросил рассказать какую-нибудь легенду. Чуть позже кто-то стоял совсем близко от него, втянув голову в плечи, и жаловался. Еще кто-то просил совета насчет тещи-брата-ребенка. Староста подошел, чтобы осторожно выпытать, как церковное начальство смотрит на государственную политику. И так далее.
Вернувшись домой, отец Амор все-таки включил комм, больше чтобы ужалить себя посильней, чем действительно рассчитывая на сообщение от Эйдерлинка. Мазохистское «я» отца Амора вредно ухмылялось, а комм молчал.