Путь Черной молнии
Шрифт:
В этот же день Воробьев отписал записку Дрону с просьбой, чтобы он одобрил решение по Пархатому, иначе эта неразбериха перерастет в дальнейшие предъявления и сходка авторитетов будет вынуждена принять жесткие меры. Для всей зоновской братвы это был настоящий взрыв, от эпицентра которого, круги разойдутся по всей зоне и могут пострадать невинные люди. Воробьев волновался, что сразу не принял меры по поводу Пархатого, и рискуя своей репутацией, прикрывал темную информацию о своем земляке. Сашка указал в маляве свидетеля, который даст сведения, что Грек является действительно опущенным.
Вор внимательно изучил серьезный вопрос и по согласованию с братвой дал Воробьеву указание: выломить Пархатого из пацанской хаты и в дальнейшем не допускать его к правлению делами среди братвы. Своим решением Дрон подтвердил факт, что Рыжков "зашкварился" и не имеет право находиться в хате среди чистых пацанов и мужиков.
Рыжков после объявления братвы совсем впал в транс, он все время причитал и оправдывался, что не знал истинного положения Грека, что на его месте оказалось много таких же - косвенно зашкваренных, и что не по понятиям совсем отлучать его от дел.
Но решение Дрона не оспаривалось, тем более было убито сразу два зайца: первое - это наказание Пархатого за беспредел и второе - справедливое оправдание перед незаконно опущенными мужиками.
Пархатый вынужден был подчиниться общему требованию. На вечерней поверке он вышел в коридор, сказав контролеру, что не ужился с сокамерниками и попросил перевести его в другую хату. Но перед тем, как прапорщик захлопнул дверь камеры, Пархатый злобно кинул Воробьеву:
– Теперь ты мой кровный враг, я не успокоюсь, пока не отомщу тебе.
– Жека, ты на собственное бессилие злишься. Мы уже давно с тобой кровники, еще с первой нашей встречи на свободе, - не задумываясь, ответил Воробьев.
Вот так закончилось четырехлетнее пребывание Пархатого на блатном троне шестнадцатого отряда. Дверь закрылась, и Сашка лег на голые нары, положив тапочки под голову, аккуратно накрыв их носовым платочком. Он глубоко вздохнул и, закрыв глаза, окунулся в приятные воспоминания о свободе.
Сашку отвлек от мыслей грохот открываемой кормушки. Голос контролера окончательно привел его в себя:
– Воробьев, получи корреспонденцию.
В камеру влетело письмо и упало на пол. "От мамы!",- екнуло радостно в сердце. Да, действительно, письмо было от матери. Он сел на нары и стал внимательно читать.
– От заочницы. А Воробей?- спросил Ворон.
– От матери.
– А - а! Это не интересно, вот бы с какой-нибудь шмарой попереписываться, было б ништяк.
– А тебя что, из приюта сюда привезли?- сострил Воробей.
– Да нет, просто мы с матерью постоянно воевали друг с другом, она мне не пишет, только сеструха посылки шлет, да иногда пару строчек черканет.
– Слушай Ворон, не в обиду тебе будет сказано, любить-то тебя не за что.
– А чё ты за матуху впрягаешься, она знаешь, какая лярва была.
– Ты урод! Заткни рот свой поганый,- не выдержав, сорвался Воробьев,- ты не уяснил для себя, что в зоне слово МАТЬ - это святое?!
Ворон опешил от буйного всплеска ярости со стороны Воробьева.
– Сань, да ты не знаешь...- опять пытался оправдываться Ворон.
– Чего я не знаю? Ты только что ее унизил, назвав "лярвой". Все, не хочу тебя больше слушать, заткни лучше свой рот.
Паренек Серега настороженно наблюдал за ссорой, и не совсем понимал, почему в одночасье Ворон стал спускать Воробью кое-какие вещи? Ведь еще днем он ходил по камере "гоголем".
Сашка молча лежал и рассуждал, он понимал мудрый ход вора, когда он на сходке дал отступного в отношении Пархатого и Ворона. Если Дрон опустил бы их за беспредел, то нужно было половину блатных зоны "загонять в запретку", и кто бы в таком случае наводил порядок. С Пархатым теперь было все кончено, притих в углу своих нар и Ворон.
После обеда, когда все спали, тихо открылась кормушка и прапорщик, поманив пальцем Воробьева, передал записку.
Это было послание от Сибирского Лехи, он предлагал произвести рокировку: отправить в другую камеру Ворона, а он с Сергей Ирощенко с помощью ментов переберется к Сашке. Идея была классная и Воробьев тут же предложил Ворону поменяться камерами.
Вот теперь в их хате воцарилась полная идиллия. Сережка, и без того благодарный Сашке за его поддержку, познакомился в отличии от Пархатого и Ворона совершенно с другими людьми. Ему было интересно слушать дискуссии по поводу положения заключенных в зонах или когда речь заходила о политическом устройстве граждан на свободе. Иногда споры становились жаркими, но в конечном результате сокамерники оставались довольными подобными беседами.
– Почему в изоляторе я не могу ответить на письмо матери?- задал Сашка вопрос для всех.
– А действительно,- подхватил Ирощенко,- как будто письма могут что-то изменить и оказать дурное влияние на зэков.
– А может в этом запрете в большей степени подходит определение: -Трюмовать - так трюмовать! И никаких поблажек от ментов,- подхватил дискуссию Сибирский, - жратву урезать, сношение с внешним миром прекратить полностью. Прогулку сократить до минимума, видимо мусора такими запретами хотят нам дать понять, что существуют жестокие, нечеловеческие правила распорядка.
– Их броню во лбу не прошибить, - соглашался Ирощенко,- единственный путь - это жалоба прокурору, надзирающего за зоновскими упырями. Иногда это помогает укоротить зверские аппетиты лагерного начальства.
– Это хорошо, что в нашей зоне "кулак" надсмотрщиков не гуляет беспредельно, как это наблюдается в других местах,- сказал Сибирский, удобнее усаживаясь на нарах. Он чувствовал , что сейчас начнется жаркий разговор.
– Леха, не все заключенные видят или могут доказать, что творят на самом деле менты, получившие от системы властные полномочия.