Путь Черной молнии
Шрифт:
В суматохе боевых действий блаткомитет совсем забыл о заложниках и "козлах" переодетых в форму, которые так и остались в ШИЗО невостребованными.
В зоне творилось нечто ужасное, заблокировав группу осужденных в здании отряда, менты, воины спецподразделений, солдаты из охранной роты усмиряли бунтовщиков. Кто из заключенных был еще в состоянии сопротивляться, получал такую порцию дубинками, что валился с ног без чувств, его волокли за ноги на центральный плац. Кто не успел бросить палку или железный прут, иногда получал саперной лопаткой, после такого удара, рассеченное мясо разваливалось в разные стороны, обагривая все вокруг кровью. Что касалось удара дубинкой: так натренированный удар по голове сразу уводил в обморочное состояние.
Василий Макаров сидел со многими бунтовщиками на голом асфальте с запрокинутыми за голову руками и наблюдал, как с обеих зон сгоняли зэков. Кого-то приносили и бросали в кучу. Кто сам бежал, подгоняемый пинками или ударами дубинок.
Лицо Василия припухло, ему тоже досталось, не смотря на его седые волосы и старческий вид. Горько было на душе и пакостно, как будто окунулся он снова во времена беспредельного ГУЛАГа. Он с сожалением подумал, что время не изменило людей, а только немного спрятало под маску лживого милосердия их лица. Но сегодня менты сдернули эту маску, и показали во всей "красе".
"Сколько же смертей обрушилось сегодня на молодых ребят? Одно дело, когда только слышишь о ней - "костлявой", а другое, когда она смотрит в лицо или дышит в затылок. Игры в войну закончились. Я предупреждал Лешку: менты не помилуют никого. Все иллюзии и мечты о победном конце мгновенно улетучились, когда рядом, на глазах стали погибать люди.
Кто из нас сможет сделать необдуманный шаг из настоящего в неизведанное будущее, которое не сулит ничего хорошего? Наверно беспечный, молодой пацан! Вон тот, что сидит недалеко от меня. Если бы его мать сейчас видела эти глаза: полные ужаса и отчаяния, а вчера они горели огнем, и ему сам черт был не страшен. Да, действительно, только пацан, не умеющий смотреть в завтрашний день, может позволить себе такую беспечность.
О Боже! Неустойчивые умы, молодые души, еще не окрепшие и полностью не огрубевшие от каждодневного, порой жестокого обращения к себе. Разве что в детстве, дорогая мама могла успокоить и понять кого- то из этих парней, когда они были еще детьми.
Сурово встретили их лагерные будни. Словно сильный ветер обдувает эти зеленые поросли, одни крепнут и защищаются от него и не сгибаются, какой бы он не был силы, а другие наоборот, гнутся и ломаются. Закон природы - выживает сильнейший..."
Его мысли прервал крик молодого пацана:
– Мама-а! Не надо, не бей меня! Я не трогал никого.
– В чем дело?
– обратился к зэку-активисту, разгневанный прапор, - почему он орет?
– Командир, этот сученок наших бил в первом отряде, это он сейчас хлюпика из себя корчит, а тогда...
– активист размахнулся палкой и ударил по спине пацана.
– Слышь ты, недоносок, брось палку, - выкрикнул Макар.
Рядом стоящий солдат, носком сапога пихнул Макара в бок.
– Подожди командир, я сам его щас успокою,- активист поднял палку, чтобы ударить Макара.
– Да бей подстилка мусорская...
Удар пришелся Макару в шею. Солдат с силой обрушит на него приклад автомата. Василий попытался подняться на ноги, но вдруг что-то сжалось в груди, лишило воздуха. В глазах замельтешили черные мушки, сменившиеся яркими зигзагами молнии. Рука Макара потянулась в карман за флакончиком с таблетками, а солдат подумал, что он хочет достать что-то опасное, и еще раз ударил его прикладом в плечо. Тело Макара завалилось на асфальт, и рука разжалась. Флакончик покатился, рассыпая валидол по земле. Мозг уловил последнюю фразу подошедшего прапорщика:
– Чё с ним? Ну, ты и приложился...
Темнота заволокла все вокруг, и полная тишина... Вася Макаров уже больше никогда и ничего не услышит.
А вокруг творились сплошные казусы: бежит заключенный от преследовавшего его солдата и кричит во все горло:
– Не бейте меня, я свой - активист!
Но кто там будет разбираться, "Свой не свой - на дороге не стой". И этот получил свою порцию.
Били очень жестоко, невзирая на мольбы и просьбы.
Крики в мегафон извещали:
– Всем до одного осужденным, немедленно выходить на плац, к не выполнившим приказ будут применены меры физического воздействия.
Вот их и применяли.
Опьяневшие от избиений солдаты, заскочили в отряды, где находились осужденные, отказавшиеся принимать участие в бунте, и приказали всем выходить на центральный плац. Но при этом, организовав строй в две шеренги, пропускали каждого из зэков под ударами дубинок и сапогов.
Появились солдаты с собаками, которые без стеснения спускали псов прямо на людей. Остервенелые овчарки рвали в клочья одежду в вперемешку с окровавленным мясом осужденных. Затем стали прочесывать отряды и обе зоны.
Спрятавшихся под шконками зэков выуживали с помощью собак, или, переворачивая кровати, избивали кричавших от испуга заключенных. Мало находилось храбрецов, которые голыми руками и открыто, противостояли дубинам и саперным лопаткам. Если таковые и были, смельчаков избивали с цинизмом, приговаривая сквозь зубы:
– Против Советской власти пошел! Бунтовать вздумал! Ну, получи недобиток, всех вас уголовников надо уничтожать под корень!
В угольных кучах находили с помощью собак зарывшихся зэков и с жестокостью избивая, препровождали на плац.
Сгоняли плачущих от обиды и боли: испуганных, грязных, измятых и сломленных.
Не тронули только тех осужденных, которые были в санчасти и в помещении первого отряда под знаком красного креста.
Впоследствии все "козлы" присоединились к администрации колонии и тоже избивали мужиков и блатных. Особенно доставалось пацанам. Повязочники налетали на них с палками и жестоко избивали, как бы мстя за свои унижения и побои.
Автоматчики, окружив плотным кольцом здание, в котором забаррикадировались организаторы бунта, никого не подпускали близко.