Путь Черной молнии
Шрифт:
Сашка внимательно выслушал капитана и спокойно ответил:
– Что я могу сказать? Кроме ваших обвинений, есть еще факты и обстоятельства, повлекшие за собой этот бунт, следствие разберется.
– Я тоже констатирую тебе факты: трое военнослужащих убито, восемь человек получили серьезные ранения, много обгоревших и побитых, это я говорю не об осужденных, а если их взять в счет, то даже одними расстрелами вам не отделаться.
– А что бывает страшнее расстрелов?
– Вот останешься живой, потом узнаешь. Бога будешь молить, чтобы забрал твою жизнь поскорее!
– капитан привстал и повысил голос,- наденьте на него наручники, и уведите в камеру. Давайте следующего,- приказал он своим подчиненным.
Видимо так продолжалось до тех пор, пока не допросили последнего из заключенных, прибывших вместе с Сашкой Воробьевым.
Картина была удручающая: после возбужденного состояния, переставшего оказывать влияние на сознание, появилось натуральное чувство страха, пожалуй, - это естественное ощущение, особенно когда обвиняемые оказались в безвыходной ситуации.
Об этом и думал Сашка в автозаке, когда их везли по городу. Собраться духом, и ни в коем случае не поддаваться панике и ментовским уговорам. В данном случае кое-кого из них можно подкупить жалостью или посулами снизить меру вины и смягчить наказание.
Перед тем, как всех виновных в бунте распределили по коридорам и камерам, в последний раз перед началом следствия им суждено было собраться в одном большом боксе. Впереди ждали баня и трехдневный карантин.
Сашка встретил многих пацанов и мужиков, но среди них не было Лехи Сибирского и Сергея Ирощенко. Первые допросы прошли и, как выразились заключенные: выколачивали первые показания со знание дела, где кнутом, а где и пряником.
В боксе развернулась дискуссия по состоявшемуся бунту и его последствиях.
– Пацаны,- обратился ко всем Кротов,- давайте трезво оценим ситуацию. Не знаю, как вам, но мне после первого допроса становится страшновато за наши дальнейшие судьбы. Я тут слушал разговор троих мужиков, так они считают, что были невольно втянуты в события. Но мы все хорошо помним, что Дрон дал каждому право на выбор, но менты так не считают и будут гнуть свою линию.
– А интересно, Крот, если бы мы догадывались о последствиях: что будет покалечена жизнь, а кто-то вообще с ней распрощается, мы подняли бы бунт?
– задал кто-то смелый вопрос.
– Мы тогда иначе думали,- ответил за Крота Сашка,- что государство не станет так жестоко подавлять волнения, забирая наши жизни против нашей воли.
– Вот об этом менты и вопят: "А когда вы жестоко убивали солдат или зэков, вы думали в тот момент о последствиях?"
– Конечно не думали! Нельзя в двух словах обрисовать наши действия,- продолжил Сашка,- мы конкретно должны отстаивать свои позиции.
– Сколько в зоне арестантов, столько и мнений,- подхватил дискуссию Матвей, он тоже угодил в основную группу организаторов бунта,- пацаны, а вы вдумайтесь, как следует, почему мы оказались здесь? Ведь это же не роковое стечение обстоятельств, а планомерное мусорское давление десятилетиями направленное на нас. Вся правда состоит в том, что несовершенны системы: законодательства, правосудия, исполнения наказаний. Для нашего гребаного, тоталитарного государства поговорка: "Была бы шея, а хомут найдется, вполне приемлема".
– Правильно Матвей, - поддержали его мужики и парни, - разве многие люди в нашей стране знают, в каком государстве живут. Они даже не догадываются, что творится в соседних городах, а что взять с нашей маленькой зоны, где заперли две тысячи зэков - это разве цифра, по сравнению с миллионами всех осужденных в стране.
– Да-да, бунт в зонах подавляется раз и навсегда, система хорошо помнит и пресекает дальнейшие волнения и не повторяет своих ошибок, уж слишком они дорого обходятся государству.
– А разве они думают о людях, о матерях, близких, что с одной, что с другой стороны баррикад...
– Я вам случай расскажу,- начал один из парней, - он произошел в июне 1962 года, в городе Новочеркасске. Простые люди: студенты, рабочие завода в один миг оказались бунтовщиками и погромщиками, так власть окрестила их. Когда на площади перед райкомом собралась толпа, по ней открыли огонь на поражение: погибли молодые парни, мужчины и женщины. Хрущев от лица государства не захотел выслушать справедливые требования трудящихся масс и отдал приказ: покончить с волнениями в городе. В результате десятки приговорены к расстрелу и множество к разным срокам тюрьмы. Это произошло в свободном городе, в Советской стране!
– А это колония общего режима, тоже Советская,- подсказал Сашка.
– Сколько прошло лет после тех событий? Пятнадцать! Для истории этот срок, как один миг, а законы и порядки остались прежними.
– Пацаны, выходит из уголовников мы превратились в политических,- заключил из рассказанного Кротов.
Многие зашумели, не соглашаясь с его определением.
– А чем вы не довольны!- Сашка повысил голос,- вспомните о наших справедливых требованиях на плацу, мы говорили о десятках лет унижений, как нас смешивали с грязью, ведь мы, как не крути, тоже советские люди, нас никто гражданства не лишал.
Мы завтра выйдем из мест заключения и вольемся в общество. А на свободе выходит люди тоже бесправные, если государство расстреливает их за справедливые требования.
Потому и страшно за нас пацанов и мужиков, запротестовавших в порыве гнева против произвола власти и порабощения свободомыслия.
– А я слышал о Краснодарских событиях,- подхватил один парень.
– А я о Грозненских,- продолжил другой.
– У нас в Алтае ментовские начальники, обуревшие от беспредела, отдали приказ об открытии огня по мирным гражданам.
Тут к общему разговору подключился парень, с лицом татарской национальности:
– Может кто-то слышал о событиях, которые произошли в середине семидесятых в столице Татарстана?
Все дружно замотали головами.
– Так вот: Казанская группировка "Тяп-ляп" созданная в отдаленных районах города, в составе трехсот молодых парней, подняли бунт "отверженных", которые громили, грабили и убивали кого не попадя. Но я хочу сказать о другом! Там, где не было справедливости и элементарного отношения к человеку со стороны государства, люди сами заявили о себе, и выбрали разные формы протеста.