Путь истинной любви

Элизабет Мэри

Сижу босая, на крыльце Декеров, ловлю солоноватый воздух, доносящийся с океана,

который всего лишь в паре кварталов отсюда. Листья на деревьях начали менять окраску

на желтую с первым холодным ветром. Теплое солнце конца сентября ласкает мою

чистую, пахнущую кокосом кожу. Чувство такое, будто я застряла в плотном пузыре, и

смотрю на окружающую действительность оттуда. Но я не чешусь в панике, и мое сердце

бьется в нормальном ритме.

Отец не позволяет

мне пить лекарства, которые мне прописали, но мама говорит, что если

пить не часто – то не страшно.

– Это будет секрет, договорились? – говорит она прежде, чем я кладу белую таблеточку на

кончик языка.

Когда очертание фигуры единственного мальчика, который так много значит для меня,

появляется в конце улицы, я прикрываю яркие солнечные лучи рукой, чтобы видеть, как

он идет ко мне.

Пульс начинает учащаться.

Когда я ставлю ступню на деревянную ступеньку, сухое дерево раскалывается и впивается

в мою мягкую кожу. Я встаю, чтобы он смог меня увидеть, поднимаю руку и интенсивно

машу, морщась от боли в теле, после последнего приступа и нескольких дней

проведенных в постели.

Диллон от неожиданности останавливается, не дойдя семь домов до меня, щуриться от

дневного света, который ярко играет в его темно русых волосах, и смотрит на меня.

Каждый раз, когда я его вижу, он становится выше, как будто растет каждую секунду,

когда мы не вместе.

– Странный соседский парень, вон как растет, – сказал отец на прошлой неделе, заметя это

тоже. Он, пыхтя, попивал молочно-шоколадный протеиновый коктейль и затем добавил: –

Но я все еще могу наподдать ему.

С высоко сидящим рюкзаком на плечах и развязанном шнурке на правом ботинке, широко

улыбаясь, он начинает бежать весь оставшийся путь до дома. Чем быстрее он

приближается, тем лучше было видно, что мягкие черты его мальчишеского лица стали

острее, и футболка с какой-то музыкальной группой, которую он надел в первый день в

школу, тогда была ему впору, а теперь мала.

Вовсе не запыхавшийся от пробежки, Диллон замедляется перед своим домом и идет

через всю лужайку, тряся головой, чтобы его длинные волнистые волосы легли на место.

– Где твой велик? – спрашиваю я, ступая на асфальтированную дорожку.

Он переводит взгляд своих зеленых глаз на меня; очертание его фигуры не четкое, от

солнца которое светит мне в лицо.

– Два велосипеда были украдены на этой недели из школы, поэтому я не катаюсь, пока ты

не присоединишься ко мне. Я слышал, что это были парни из резервации, – говорит он,

почесывая место над бровью.

Я чувствую, какой тяжелой вдруг стала голова, и хочется закрыть

глаза. Я сажусь на

ступеньку и глубоко вздыхаю.

– Все хорошо? – спрашивает Диллон, подходя ко мне ближе.

Я трясу головой, борясь со слезами.

– Есть кто дома? – он встает на крыльцо позади меня своими грязными, запачканными

ботинками и кивает на переднюю дверь.

– Не думаю, – говорю я.

У дома ни одной машины, и Риса еще не вернулась со школы.

Мистер «сама заботливость» протягивает руки ко мне и говорит:

– Пойдем.

Диллон следует за мной, когда я вхожу к нему домой и поднимаюсь по лестнице,

медленно, шаг за шагом.

– Если ты упадешь, то я тебя поймаю, – говорит он, даже не догадываясь, как горько

отдаются эти слова в моей душе.

Я видела его комнату только через окно, но когда распахиваю дверь, сладкий,

наполненный запахом мыла аромат комфорта обволакивает меня, подавляя боль в животе,

и скованность плеч ослабевает. Я глубоко вдыхаю через нос и не выдыхаю, пока не

чувствую облегчения в напряженных глазах.

Этот простой мальчик имеет такую же простую комнату. В отличие от моей, на полу нет

не единой кучи грязной одежды. Кровать заправлена, а на стенах лишь пара картин в

рамах.

Следуя через всю комнату к двуспальной кровати, я залажу под уютное темное синее

одеяло, снимаю очки и укладываю голову на плоскую подушку. Бросая портфель и сняв

обувь, мальчик, в чью кровать я только что вторглась, закрывает дверь и задергивает

занавески. Комната погружается в темноту.

Он сидит в ногах и спрашивает:

– Почему ты плачешь, Пенелопа?

– Потому что мне грустно, – отвечаю я, позволяя этой «никогда не проходящей» грусти

просочиться в его красную наволочку.

Немного сутулясь, он кивает, прежде чем говорит:

– У тебя депрессия?

Старые пружины кровати скрипят под тяжестью наших двух тел, и мне никогда в жизни

не было так комфортно. Когда усталость опускается на веки, теплые слезы продолжают

катиться по лицу. Но я не нахожу в себе сил, чтобы испытывать стыд или облегчение, от

того, что Диллон, наконец-то раскрыл мой секрет.

Отец все не правильно понял. Соседский мальчик не чудак, это я...

– Да, это так.

Меня будит отец, своим щекочущим от бороды поцелуем в лоб. Когда я открываю глаза,

он возвышается надо мной и говорит мягким шепотом:

– Ты еще слишком молода, чтобы проводить ночи с мальчиками, дорогая.

С начала, я не могу понять, где я. Глазами изучаю комнату. Когда папа вынимает меня из