Путь истинной любви
Шрифт:
– Тебе не интересно? – спрашивает она уголком губ.
Ее волосы собраны в высокий, неопрятный хвост, и пара розовых очков сидит низко на
носу, показывая ее круглые глаза.
– Я просто пытаюсь принять душ, – я прикрываю свое «достоинство», и начинаю
посмеиваться, когда пузырьки скользят по моим плечам.
Правая сторона ее губ изгибается вверх, и румянец покрывает ее щеки. Совершенства
нет, некоторые дни лучше, чем другие; несколько месяцев лучше, чем
важно, как она себя чувствует – она всегда сексуальна.
Папа говорит, что это из-за эндорфинов. Когда она испытывает оргазм, это работает как
естественный и мгновенный антидепрессант.
Поэтому мы занимаемся им часто.
Это часть процесса.
Пен снимает свои очки и убирает их в сторону. Конский хвост исчезает следующим. Затем
снимаются майка и трусики. Она голая и ступает под воду со мной.
Я оборачиваю свои руки вокруг нее, затягивая под воду. Пен целует мою грудь, под
подбородком и уголок губ. Она говорит мне, что я секси, и что она любит мои волосатые
ляжки.
– Волосатые ляжки не сексуальны, Пен, – говорю я, целуя ее шею и грудь. Она наклоняет
голову назад.
– Твои сексуальны, – шепчет она, сжимая мои руки.
Зацепив руку под ее скользким коленом, я поднимаю ее ногу к себе на бедро. Пен встает
на цыпочки, прежде чем оборачивает обе ноги вокруг моей талии и накрывает мой рот
своим, задыхаясь, когда я полностью вхожу в нее.
Я смотрю через полуприкрытые глаза, как румянец распространяется от щечек Пен к ее
груди. Она шепчет мое имя, запрокидывая голову назад и раскрывая губы.
Как это далеко от двух детишек, которые плачут из-за глупости, разбивают цемент и
заколачивают окна.
Это любовь.
Всегда была.
Всегда будет.
Когда в моих сексуальных, волосатых ляжках начинается судорога, я прижимаю
Пенелопу к стене и использую ее, чтобы сильнее толкаться, любить глубже. Она тянет
мои волосы и просит еще ... просит и просит, и умоляет, она кричит, чтобы я остановился,
но я не останавливаюсь.
Пока она шепчет нежности на ухо, я прихожу к концу внутри Безумия. Пен убирает мои
мокрые волосы с лица и заставляет смотреть прямо на нее, когда я кончаю.
Она улыбается и закусывает губу.
Когда мы оба успокоились, я чувствую себя отлично. Она становится обратно на ноги,
отталкивает меня игриво, и моет волосы. Я целую ее спину и плечи. Мы смеемся и все
хорошо. Затем она сбрасывает бомбу.
– Как я и пыталась сказать тебе раньше, я разговаривала с твоей сестрой. У нее были
некоторые новости.
– Какие? – спрашиваю я скептически.
– Она и Кайл в минувшие выходные
Глава 38
Диллон
Ей не лучше.
Нет никакого лечения для этого.
Очки не делают Грусть невидимой, и секса не так много.
Безумие возвращается с удвоенной силой, и мы сходим с ума.
Я оставил ее сегодня утром, когда не должен был. Она не может быть одна, если она не
чувствует себя осознанной, яркой, и довольной, и Пенелопа не была такой, когда я вышел
из дверей нашей квартиры.
Я позвонил сестре и спросил, сможет ли она подъехать в Сиэтл, чтобы быть с моей
девушкой. Она не может, но обещала, со сквозившим истощением в голосе, позвонить и
проверить ее. Депрессия Пенелопы держит в заложниках Рису на протяжении большей
части месяца. Она приезжала к нам больше раз, чем я смогу отблагодарить ее.
– Можешь прекратить? – говорит мне девушка, сидящая рядом.
Стуча кончиком ручки о стол и вытягивая свои ноги под ним, я смотрю наверх и
сталкиваюсь лицом к лицу с обеспокоенными глазами.
– Извини, – бурчу я, записывая страницы учебника в тетрадь, которые буду перечитывать
позже.
Я просидел целый день на лекциях, это моя последняя пара, и тяжелое чувство страха
накрывает меня изнутри. Мысль о Пенелопе, лежащей в постели в одиночестве,
свернувшись комочком под горой одеял, вызывает мурашки, и я не могу сосредоточиться.
Она выбралась из постели?
Она ела?
Она дышит?
Эта неспособность контролировать свои эмоции и печаль, парализует меня. Все, что я
могу сделать, это беспокоиться, желая облегчить ее плохую жизнь, и чувствовать вину,
потому что я не могу это исправить.
Запустив руку в волосы, я засматриваюсь на настенные часы.
Пять минут.
Еще пять минут и я свободен.
Я наблюдаю, как секундная стрелка совершает свой путь снова и снова, тратя время. Я
слушаю, как тикает каждая минута. Моя нога дергается, и моя ручка падает на стол,
несмотря на стервозный взгляд девушки.
У меня крутит живот, а сердце сжимается.
Еще четыре минуты, и я смогу уйти.
Еще три минуты.
Тик-так, тик-так...
Еще две минуты.
Еще минута.
Тридцать секунд.
Пять секунд.