Путь истины. Дмитрий Донской
Шрифт:
Симеон Московский восседал на престоле в одеянии из парчи, вышитой золотыми нитями; на главе его была златая шапка с меховой опушкой и драгоценными каменьями (дар хана Узбека, завещанный Иваном Калитой своему старшему сыну). Пряча улыбку в уголках губ, московский князь выслушал послов Ольгерда и объявил им:
– Мы призовём вас вскорости и дадим ответ, а до тех пор будьте гостями в нашем стольном граде.
– Нам ведать надобно, что жив-здоров князь Кориат, – сказали литвины.
– В добром здравии пребывает он, – усмехнулся Семён Иванович. – Се, наше слово княжеское!
Литовцы остановились в посаде на постоялом дворе и стали ожидать весточки от князя. Прошла неделя, другая, третья… Из дворца – ни слуху, ни духу.
– Лукавый князь, дары принял, ответа не дал! Видать, у хана татарского научился сему, – говаривали литвины. Серебро кончалось у них. Воротились бы в Литву, но опалы от Ольгерда не желал никто.
Спустя месяц князь все-таки призвал во дворец послов литовских и провозгласил свою волю:
– Повелеваем воротиться в родные земли князю Кориату Гедиминовичу, сыновьям его и боярам. Пусть сие знаменует мир и дружбу между Литвой и Москвой.
Вскоре Кориат покинул темницу, где никакой нужды, окромя воли, не испытывал, и получил назад все животы свои (имущество). Опричь того, московский князь пожаловал Кориату суму с гривнами серебра.
– В мире и любви надобно нам жить, – говорил Симеон, – враждуем мы – радуются враги наши!
– Истинно глаголешь ты, княже, – неискренне согласился Кориат. – Я передам твои слова брату моему…
Кориат шёл на постоялый двор, где остановилось литовское посольство. В тёмном переулке на него вдруг напали лихие люди. Он саблею рассёк одного из них и отчаянно отбивался от двух других. Неизвестно, чем окончилась бы эта схватка, кабы вовремя не подоспели кмети, посланные московским князем. Нападавшие дали стрекоча. Семён Иванович велел произвести дознание. Но вора, павшего от руки литовского князя, не опознали, виновных не сыскали, – истина так и не открылась…
Вскоре Ольгерд встречал Кориата за стенами стольного града своего. Братья обнялись.
– Добро пожаловать домой! – улыбался Ольгерд.
– Я слыхал о Наримунте. Как такое могло случиться? – спросил Кориат.
Ольгерд помрачнел:
– Клянусь, мы ещё отомстим за смерть его!
Братья верхом въехали во врата виленского горнего замка, где в тот же вечер Ольгерд закатил пышный пир, на котором Кориат сидел по правую руку от него. Шуты и скоморохи веселили гостей.
– Теперича мир надобен с Москвой, – шепнул Ольгерд брату своему на ухо.
– Что ж, ты паче не мыслишь, что Москва угроза для Литвы? – удивился тот.
– Москва – враг наш и ныне, и присно, как говорят христиане, – возразил Ольгерд. – Но воевать с ней мы не будем, доколе не разделаемся с немцами. Москва возвышается, покуда в Кремле живёт митрополит всея Руси! Но Феогност стар и немощен, – он доживает свои последние дни. Выбьем почву из-под ног князя московского… Но об этом после. Кориат, тебе не кажется, что пора мне снова жениться?
Кориат, захмелев с третьей чарки вина, покатился со смеху:
– Небось, русинку сызнова посватаешь?
– Люблю тебя за сообразительность, Кориат, – усмехнулся Ольгерд. – Но сам подумай – средь подданных моих великое множество руси 59 . Мне нужна княгиня, которую бы приняли они!
– А я думал, тебе просто бабы их глянутся, – смеялся Кориат.
– Тебя, брат, не проведёшь, – промолвил Ольгерд с улыбкой на губах.
– Куда ж ты пошлёшь сватов на сей раз?
– В Твери живёт девица Ульяна, свояченица Симеона Московского, дщерь князя Александра Михайловича, убитого в Орде…
59
Самоназвание «русские» появилось много позже. А в те далёкие времена наших предков именовали русичи, русь, а в ед. числе – русин (прим. авт.).
Пять лет спустя.
Торговые ряды опустели, тревожно звонили колокола, пылали костры на заснеженных улицах и площадях Москвы. В город пришла беда… В посадских избах и боярских хоромах слышались крики и стоны обречённых, женские рыдания и причитания над телами умерших мужей и детей. Похоронные процессии мрачно тянулись по городу. Из церквей доносились горестные песнопения: «Упокой, Господи, души усопших раб твоих!». Город вымирал…
Между тем, на смертном одре лежал митрополит Феогност, – лицо грека за последние сутки почернело, осунулось, из груди его время от времени вырывался кровавый кашель. Подле господина своего стоял служка с повязкой на лице, смоченной в чесночном настое.
– Митрополитом на Руси быть владыке Владимирскому… Алексию, – из последних сил выдохнул Феогност и… преставился.
Епископ Алексий стоял в церкви Успения и лил горькие слёзы, – в гробе под белым саваном лежал его наставник и друг. «Как смерть переменила лик твой, – с грустью подумал новый владыка. – Всё подвержено тлену и разрушению. Скоротечна жизнь человеческая, и как много надобно успеть!»
Князь московский не явился на похороны митрополита, – душою Симеона Иоановича овладел страх, что свёл его с ума: он заперся в опочивальне и никого не желал принимать. Но от судьбы не скрыться! Спустя месяц после похорон митрополита Алексий проводил и князя в последний путь…
Вскоре из Царьграда воротились послы, коих Феогност перед смертью отправил к Патриарху с грамотой о благословении Алексия митрополитом на Руси. Ныне Вселенский Владыка призывал того на поставление…
Корабль, гонимый попутным ветром, шёл, рассекая волны. Старец с посохом в руке беспокойно оглядывался по сторонам, – вокруг простиралось бескрайнее синее море. «Не властны мы над собой, в единой воле Божьей пребываем, – размышлял Алексий. – Повели Господь – тотчас подымутся волны морские и опрокинут судёнышко наше!» Но в пути на сей раз обошлось без происшествий.