Путь к последнему приюту
Шрифт:
На западном краю долины — весьма комфортно зимовать: снегу там выпадает мало, да и северные ветры особо не зверствуют. На восточном же зимой трещат лютые морозы, и многие дни-недели напролёт метут, по-волчьи завывая, вьюги, метели и пороши.
Зато в восточных степях очень хорошо весной — там из чёрной земли, щедро-пропитанной растаявшими белыми снегами, гораздо раньше, чем в западных пределах, вылезает первая сочная травка.
В степи — и на западе, и на востоке — всегда замечательно пахнет: утренней свежестью, полевым разнотравьем (зимой — сеном), лёгкой горчинкой, колодезной водой и нежданной тревогой.
А чем — конкретно-глобально — пахнет в степи? То бишь, одним коротким словом?
Глупый и никчемный вопрос. В степи, как всем хорошо известно, пахнет степью. И не более того…
Когда Чингизу исполнилось пятнадцать лет, погиб его отец. Так, вот, случилось. Бывает. В степи — всё и всякое — бывает…
Неожиданно взбунтовались коварные лесные славяне, проживавшие где-то на далёком северо-западе. От Великого Хана поступил строгий и однозначный приказ: — «Усмирить и наказать непокорных!».
Половина родовой орды, объединившись с другими монгольскими отрядами, послушно отправилась на северо-запад.
Бунт, как и всегда, был жестоко подавлен. Орда привезла в Чингизову долину много ценных военных трофеев — главным образом, золотые и серебряные монеты, изящные женские украшения с яркими самоцветами, новых умелых рабов и молоденьких симпатичных рабынь.
А, вот, отец Чингиза в родовую долину не вернулся, меткая славянская стрела пробила ему — насквозь — жилистую шею.
Он умер почти сразу, не мучаясь. Желанная смерть — для настоящего степного воина….
Чингиз был в ханской семье единственным сыном. Поэтому он — в полном соответствии с родовыми монгольскими традициями — и стал новым полновластным ханом Чингизовой орды. Так повелось издревле.
В качестве главного советника к Чингизу был назначен (он самолично и назначил), многоопытный и мудрый сотник О-чой, старинный боевой товарищ погибшего отца.
Примерно через полгода — после получения Чингизом высокого ханского статуса — О-чой, многозначительно прищурившись, заявил:
— Хан, ещё не познавший женщину, не может считаться полноценным ханом. Так издревле повелось. Пришла пора, мальчик, становиться настоящим мужчиной. Пришла…
Тем же вечером в белую ханскую юрту Чингиза — под покровом молчаливой ночной темноты — вошла Минга, предпоследняя жена О-чоя, женщина молодая, симпатичная и опытная.
Чингиз быстро выполнил то, что от него требовалось и, отвернувшись, крепко уснул.
Утром, во время скромного степного завтрака, сотник был непривычно хмур и задумчив.
— Что-то случилось? — спросил Чингиз. — Опять взбунтовались подлые лесные славяне?
— Нет, на севере всё спокойно.
— Что же тогда? Я прошлой ночью вёл себя недостойно — для звания настоящего мужчины?
— И здесь всё хорошо. Почти…. Но Минга считает, что ты, степной и вольный хан, не получил от плотского общения с ней никакого удовольствия. Ни малейшего…. Это так?
— Не знаю, сотник. Я ничего не почувствовал. Ну, как будто поужинал непривычной чужеземной пищей, не более того.
— Это очень плохо, — всерьёз запечалился О-чой.
— Почему?
— У мужчины, который не получает от сношения с женщинами удовольствия, не бывает, как правило, детей…. Бездетный хан? Это грозит разнообразными и многочисленными неприятностями. Например, многохитрые старейшины твоей орды могут обратиться к Верховному Хану с нижайшей просьбой — поменять родового бездетного хана. Высший Закон это позволяет.
— Что же теперь делать? — слегка забеспокоился юный Чингиз.
— Будем менять женщин. И искать ту, которая подойдёт тебе, мой господин. Ту, которая сможет зачать от тебя ребёнка. То есть, сына и полноправного наследника…
С момента этого знакового разговора прошло около девяти с половиной лет. Прошло и прошло. Бывает. В вольной степи — всякое бывает…
За это время в белой юрте Чингиза побывало множество женщин — и его законные монгольские жёны, и молоденькие китайские наложницы, и иноземные белокожие блудницы…. Сколько всего их было? Может, пять сотен. Может, вдвое больше…. Какая — разница?
Но — ровным счётом — ничего не изменилось. Чингиз, усердно выполняя свою мужскую работу, не испытывал при этом ни малейшего удовольствия, а женщины — упорно — не желали беременеть.
Однажды О-чой исчез на две с половиной недели — уехал в Дикую степь, лежавшую за северным горным хребтом. Северный хребет — место злое, неприветливое и далеко не каждого пропускающее — туда и обратно.
А в Чингизову долину — на печальном пурпурном закате — сотник вернулся не один. За его широкой спиной, на крупе рослого каурого коня, восседала хрупкая женщина, полностью укутанная в плотное чёрное покрывало. За узкими и хилыми плечами женщины висел объёмный кожаный мешок.
Введя незнакомку в белую юрту Чингиза, О-чой известил:
— Это — Гульча, шаманка из Дикой степи.
Женщина, аккуратно пристроив кожаный мешок рядом с входным пологом, сбросила чёрное покрывало на войлочный пол ханской юрты.
Чингиз невольно вздрогнул и брезгливо поморщился. Перед ним стояла уродливая старуха — горбатая, оборванная и совершенно седая. По тёмно-коричневому лицу пожилой женщины змеились многочисленные глубокие морщины, а её длинный крючковатый нос был щедро утыкан ярко-лиловыми и тёмно-сизыми бородавками.
— Сотник, ты окончательно сошёл с ума? — возмутился Чингиз. — Хочешь, чтобы я переспал с этой древней и грязной развалиной? У неё же белые вши ползают в волосах!
— Точно, вши. Жирные, жадные и кусачие, — печально вздохнув, подтвердила старуха, — Переспать? — продемонстрировав чёрный беззубый рот, язвительно захихикала. — Было бы очень даже неплохо, мой степной могучий хан…
— Хватит языком чесать! — рассерженно прикрикнул О-чой. — Не бери, уважаемая Гульча, лишнего на себя…. О чём я тебя просил — там, возле бездонного Солёного озера?