Путь к себе. Отчим.
Шрифт:
Аллеи стояли в осенней сонливой задумчивости. Коричнево поблескивали на взрыхленной земле по бокам дорожки широкие листья клена.
«Я где-то читала, — думает Тоня, — что напечатанное слово тоже будто подвержено закону притяжения. Если слово настоящее, оно легко отрывается от бумаги, западает в душу. А если тусклое, стертое, так и остается на бумаге. Может, я потому и люблю так запах свежей типографской краски, что хочу встретиться с настоящим словом».
Тоня вышла к озеру. В прозрачной воде отражались деревья, еще неохотно роняющие каждый лист, голубел домик для лебедей, желтовато багровели кусты скумпии. Гургукали светло-коричневые, с розоватым оттенком, голуби. У одного из них была черно-белая каемка на шее и такая же полоска на хвосте. Солнцу удалось пробиться сквозь облака и превратить заросли можжевельника в глыбы красного золота.
С гиком промчались мальчишки, скрылись за поворотом аллеи.
«Не обманываюсь ли я, — спрашивала себя Тоня, — есть ли на свете такая любовь, о какой писал в „Гранатовом браслете“ Куприн, ради какой принимала муки Аксинья?.. Есть! Конечно, есть!»
Листья под ногами нашептывали свою поэму об осени, о красоте жизни без пошлости и грязи. «Мне хочется, — говорила Тоня себе, — порядочностью походить на Севастьяна Прохоровича. Узнать секрет его отношения к людям».
Необузданная Динка как-то в общежитии спросила мастера не без вызова:
— А, простите, обеспечит ли меня материально профессия полиграфиста?
Севастьян Прохорович поглядел на Динку изучающе:
— Не торопись, печатница, деньгу считать. Торопись, моки-хоки, научиться работать. Потому что человек в жизни дважды рождается. Второй раз — когда начинает трудиться.
Поинтересовался, увидев на горле у Дины согревающий компресс:
— Это, Краева, у тебя что такое?
— Вульгарная ангина…
— Вылечу тебя враз, — пообещал Севастьян Прохорович, — только дома сиди. Я через час возвращусь.
И действительно, минут через сорок — он жил недалеко — принес в стакане какую-то настойку:
— Вот выпей.
Дина послушно выпила, на глазах у нее выступили слезы:
— Фу-у!
Мастер хитро сощурился:
— Имею личный патент: две столовые ложки кипяченого меда и две столовые ложки водки…
На следующий день ангины как не бывало.
Еще утром, в вестибюле училища, Тоня прочитала, что сегодня в клубе диспут: «Какое чувство ты считаешь самым высоким?» Здесь же приложены были и вопросы: «На чем основывается любовь? Могут ли существовать вместе любовь и гордость? В чем красота отношений?»
Топя спросила Дину, пойдет ли она в клуб. Дина скривила полные губы:
— Шумим много… А болтать о любви, милый цыпленок, не рекомендуется.
Вот опять тон многоопытной, хотя Тоня дала бы голову на отсечение — Дина придумывает свой опыт.
Как-то в минуту откровенности она сказала, что считает величайшей пошлостью близость без любви.
— А любви у меня не было. В целях профилактических, могу поделиться с тобой одной историей. Я училась в десятом классе. Моя подруга — дочь пианиста — пригласила как-то к себе на вечеринку. Здесь оказался и знаменитый молодой скрипач… Фамилию его называть не хочу. На вечеринке этот заезжий талант отчаянно ухаживал за мной и назначил свидание на завтра в гостинице. Я надела платье-хитон, узорные чулки, начернила ресницы, брови и отправилась… Ну, что тебе сказать? Он пытался подпоить меня, потом стал расстегивать хитон. Получил вполне заслуженную и достаточно увесистую пощечину и не осмелился меня удерживать, когда я уходила, предварительно выразив удивление, как может подонок быть избранником музы.
Вот какая Динка! А бесшабашность и нигилизм просто напускает на себя. У нее сейчас, кажется, жених, журналист Леня. Тоня спросила:
— Ну и что будет с Леней?
— Если чувство его настоящее, — очень серьезно ответила Дина, — оно не выветрится за год-полтора. А я получу профессию. Неинтересно быть только женой, хотя бы и журналиста. Это — не уважать себя.
Как-то Севастьян Прохорович сказал ей:
— Ох, боюсь, Краева, бросишь ты нас, выскочишь раньше срока замуж.
— Не бойтесь, — успокоила его Дина, — если я «выскочу замуж», даже за министра, то сделаю эхо не раньше, чем приобрету собственное лицо.
— Хоки-моки! Ответ достоин полиграфиста! — довольно воскликнул мастер.
А Тоня еще тогда подумала: «Интересно, что привело Дину именно сюда?»
…Мать у Дины была поваром в ресторане, а отец слесарем. Когда девочке минуло пять лет, отец уехал на Сахалин, откуда двенадцать лет не подавал о себе вестей. Мамины привязанности легко менялись, и, может быть, поэтому у Дины появилось недоверие к роду мужскому.
На исходе десятого класса получила она письмо от «папочки». Он писал, что «сильно соскучился», что «хотел бы встретиться». Дина ответила зло, мол, не знает гражданина, имя которого обозначено на конверте, а с незнакомыми встречаться не намерена.
Ночь проревела.
Как попала она в полиграфисты? Подумывала и прежде: хорошо бы научиться выпускать детские книги. Даже не могла объяснить, почему именно их. Может быть, потому, что они были ее единственной радостью в детстве.
Дина понимала, что в институт ей после средней школы не попасть при ее весьма тусклом аттестате и жиденьких знаниях. Правду сказать, училась она, особенно в двух последних классах, весьма посредственно: начались вечеринки, гулянки, появились кавалеры, с которыми она расправлялась лихо, но любила и поводить за нос.
Две недели тому назад в училище, в группу полиграфистов, пришла в полном составе типографская бригада печатников и начальник смены.
Рассказывали о своих делах, расспрашивали ребят.
Вот тогда Тоня и надумала пригласить еще и директора полиграфического комбината Павла Павловича Карпенко.
Иван Родионович, когда она пришла с ним посоветоваться, с сомнением покачал головой:
— Не придет. Мы его не раз приглашали. Занят и занят…
— Но все же можно нам самим попробовать?
— Ну, первопечатник Иван Федоров вам в помощь!..
Тоня потому так настаивала на встрече с директором полиграфического комбината, что они с Севастьяном Прохоровичем уже побывали там.
Цех ротационной офсетной печати занимал три этажа — такого роста были машины — восьмикрасочные «Маринони». Печатники, словно матросы по вантам, взбегали крутыми лестницами на верх агрегата.
Играл на пультовых кнопках бригадир. Поточная автоматизированная линия «Колбус» выпускала книги.
Выныривали многокрасочные школьные учебники, журналы. Их расцветка соперничала с живыми цветами в цехе.