Путь пантеры
Шрифт:
Мать сказала: наши предки родом из Ацтлана, белой и золотой земли на Севере. В Ацтлане никогда не заходит солнце, ходит по кругу. На солнце в Ацтлане можно глядеть. Есть люди, что глядят на солнце и не слепнут. Я тебя научу.
Мать сказала: на небе солнце, на земле Царь Солнца. Великий Змей и держит солнце в зубах, пасть его пылает. Наши предки изготавливали из золота маски Царя Солнца. Еще они знали, сколько дней Утренняя Звезда танцует свой танец вокруг солнца. Предки знали все про людей и зверей. Они знали: звезды, люди и звери родились из расплавленного золота солнца. И у них общая кровь и общая Сила.
Мать шептала
И змея, да, и змея тоже, Сихуат-коатль, прародительница людей.
Мать не давала ей пить ничего опьяняющего: Милагрос опьянила дочь дыханием, стуком каблуков, щелканьем пальцев, жестами рук перед широко открытыми глазами девушки. Фелисидад превратилась в змею и поползла по камням. Ей стало дико, страшно. Она подумала: как теперь вернусь в свое милое тело? Вернулась. Мать ее вернула. В смехе белели во тьме зубы Милагрос. Фелисидад пыталась смеяться, но страх был сильнее насмешки. Когда Милагрос протянула к дочери руки и прошептала: «А теперь стань пантерой!» Фелисидад опустилась на четыре лапы, выпустила когти и стала пантерой. В животе перекатывалось глухим громом рычанье. Теперь уже не так страшно. Теперь – любопытно. Прекрасно чувствовать сильное тело под бархатной шкурой, мощные хищные мышцы. Таких у нее не было даже в самом быстром и страстном танце.
В руках у Милагрос явилась бычья шкура. Она живо накинула ее на черную пантеру, и пантера опять стала дрожащей нагой девушкой. Милагрос присела на корточки, вынула из сумки высохшую пантерью лапу и острый нож. Ножом разрезала себе руку чуть ниже локтевого сгиба. Обмакнула лапу в кровь. Фелисидад стояла прямо, выпятив грудь и подтянув живот. Мать медленно рисовала на смуглом теле, в пятнах гибнущего света, красные разводы, узоры и стрелы и иные знаки.
Среди рисунков на животе Фелисидад вспыхнул один: женщина и бык.
И как только Милагрос нарисовала пантерьей лапой красного быка на смуглой девичьей коже – бык появился. Черной горой вышел из стены, из древней каменной кладки. Чтобы не закричать, Фелисидад прижала ладони ко рту.
Бык шагнул к Фелисидад, обнюхал ее. Мать всунула ей в руку нож. Фелисидад сказала бешеным взглядом: мама, я не могу! «Можешь», – закрыла мать глаза. И тогда Фелисидад взмахнула ножом. Горло. Черная шкура. Жаркая кровь. Вечная смерть.
Это тоже танец, девочка, всего лишь танец, сон, бред.
Нет. Это еще жизнь. Это тоже жизнь.
Бык замычал густо, пьяно и рухнул к ее ногам. Фелисидад стояла с ножом в руке и глядела на тушу. Спина ее тряслась и выгибалась. Она плакала. Мать вымазала в крови ладонь и провела всей пятерней по дочкиному лицу.
Шкура исчезла. Бык пропал. Голая стояла Фелисидад во тьме и плакала, плакала. И смеялась.
Потом обе надели платья, и Милагрос взяла Фелисидад за руку и потащила за собой. Фелисидад шла покорно. Если бы сейчас мать вынула другой нож и зарезала ее – она бы не удивилась. Они вышли на вершину пирамиды. Россыпи звезд горели над ними. Страшно много звезд, сплошные звезды, зерна миров. Кто посеял? Когда взойдут?
– Мама, – сказала Фелисидад хрипло, – они молчат. Всегда молчат. И это ужасно.
– Кто?
– Звезды.
– Я научу тебя разговаривать с ними.
– Сейчас?
Фелисидад облизнула соленые от материнской крови губы.
– Я научу твою душу выходить из тела.
– Мама, зачем мне это надо?
– А зачем я тебя родила?
Они обе легли на спину, лицом к звездам. Холод каменных плит легко пробирался сквозь тонкую ткань платьев. Фелисидад согнула ноги в коленях, приняв позу роженицы. Она увидела: она – старуха, и лежит в постели, окруженная огромным многолюдным семейством, все с печалью и сожалением глядят на нее, а она лежит без движенья, и вокруг нее белые цветы, белые салфетки, пузырьки и флаконы и коробки с лекарствами и фарфоровые чашки с целебным питьем. Зачем клубятся тучи цветов? Кому нужно это цветочное безумие? Моя душа юная, и время ей ничего не сделает. Я старуха, зубы повыпали, кожа сморщилась, рожа страшная, – а душа молодая, и сейчас она выйдет из-под ребер и уйдет навсегда к веселым звездам.
И сальсу там любимую будет танцевать!
Бабочка нежного света осторожно и красиво вылетела из груди Фелисидад. Ей стало легко и приятно. Она подумала освобожденно: и это навсегда. Издалека, с другого края Земли, она еле услышала истошный крик матери: «Фели! Вернись! Вернись!»
Она вернулась. Кровавые рисунки на теле подсохли, узоры и древние буквицы превратились в коричневые потеки. На последний автобус они не успели бы все равно. Ночевали в мотеле близ пирамиды; хозяин, милости ради, взял с них совсем немного песо.
Глава 15. Чай с лимоном
Ром сказал бабушке:
– Знаешь, я уеду в Америку.
Бабушкины руки затряслись. Губы Рома запрыгали, а хотели сложиться в улыбку:
– Что случилось, Ромушка? Тебе приснился сон?
– Нет, бабушка, это не сон, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал твердо и весело, – это я нашел в Америке учебу и работу.
– Как же я тебя отпущу? Как же ты меня покинешь? – спросила бабушка беспомощно. Ром не знал, что ответить. Он знал и третий вопрос. Она не задала его, но он знал – она мысленно спрашивает его: а как же твое больное сердце?
– Бабушка, – бодро сказал Ром, – ты не бойся. Я уже не маленький. Я взрослый. Я буду следить за собой. А к тебе прилетать на каникулы. Два раза в году.
Он говорил и пугался своих слов. Там, за океаном, в далекой земле, его уже ждали. Он сдал экзамены заочно. Его работы получили высший балл. Тайком от бабушки заработал денег на билет. Съездил в Москву и получил в американском посольстве учебную визу. Он мог гордиться, а он боялся! Или посвятить жизнь бедной, милой родной старушке, или полететь навстречу себе, не предать дар, не обмануть великое звездное небо.
– Бабушка, давай наймем тебе сиделку? – сказал Ром и заплакал. Бабушка засмеялась и воздела руки:
– Сиделку! Так ведь я же здоровенькая! Она тут у меня все разобьет на кухне, и я ее выгоню!
Оба хохотали, держались за руки, как дети в песочнице.
Это был печальный смех. Он оборвался. Ром подумал: «Сейчас опять потекут слезы».
Чтобы они не потекли, он положил бабушке одну руку на толстую спину, в другую взял ее красивую высохшую руку. И стал с ней танцевать.
Вытанцевал ее из кухни. Они втанцевали в гостиную. Тесно. Шкаф, стол, стулья мешали. Наступали друг другу на ноги. Опять смеялись. Губы кривились от смеха. Ром пел: там, та-та, та, там. Бабушка умело перебирала ногами. Они танцевали танго. Только Ром об этом не знал.