Путь пантеры
Шрифт:
– Плывем обратно. На берег.
Губы Фелисидад дрожали.
– Тебе холодно?
– Мне плохо.
Ром обнял ее за плечи – так, как марьячи обнимал за плечи осиротевшую мать.
– Я согласен быть твоим мужем.
– Ты придешь ко мне домой?
– Да. Я приду к тебе домой.
Его обдало кипятком: вот чей-то дом в иной стране станет его родным домом. Почему так? Зачем так?
На корме свадебной лодки, с которой в пруд упал мальчик, стояла на коленях невеста и плакала, закрыв ладонями лицо. Край длинной фаты свесился за борт, намок в темной, зеленой, лягушачьей
Когда они спускались по трапу на берег, занавес на лодке, где сидел оркестрик, откинулся, и на палубу вышел усатый человек в такой же расшитой серебряной ниткой куртке, как у парня-тенора. Желваки вздувались. Кадык играл под кожей. Ненавидящим, слепым взглядом провожал Рома и Фелисидад. Закурил сигару. Не докурил. Швырнул в пруд, на плоский гладкий лист нимфеи.
Глава 26. Сердце ананаса
У Рома в кармане доллары, и он меняет их на песо.
В Америке жизнь дороже, чем в Мексике.
Поэтому гуляем, милая Фелисидад!
О’кей, Ром, гуляем!
Горы и скалы, и песок на зубах, и кактусы лопатами торчат, и Фелисидад везет его на дачу к подруге Пепе, и кричит: «Осторожно тут ходи, тут змеи всюду!»
А потом Гуанахуато, город поцелуев. Здесь разрешено целоваться на каждом углу, вот они и целуются, и обнимаются так пылко, что люди останавливаются и смеются: вам прямо тут постелить, на тротуаре?
В горах близ Гуанахуато добывают серебро, и женщины здесь все в серебре: серебряные серьги, серебряные браслеты, серебряные броши. Фелисидад и Ром пьют из треугольных пакетов жирное молоко с клубничным соком, а потом едят в придорожном кафе бурритос, и Ром заказывает к столу кальвадос, и он пахнет русскими мочеными яблоками.
А это что за город? Это Вильяэрмоса. Мост через реку, детский счастливый визг Фелисидад: «Крокодилы!» Ром наклоняется через перила. Вдоль по реке плывут два крокодила. Два коричневых скользких бревна: одно побольше, другое поменьше. У бревен есть глаза. Выпученные, сумасшедшие. Глаза вращаются. Владыки реки плывут, быстро перебирая лапами под коричневой грязной водой.
Купаться здесь не будем – смеется Ром. Он уже хорошо говорит по-испански.
Сколько здесь пальм! Пальмы, пальмы. В их тени лицо Фелисидад становится полосатым, как шкура зебры. Они опять кормят носух – носухи здесь свободно расхаживают по улицам, непуганые, остроглазые, метут воздух пушистыми полосатыми хвостами.
Во дворах домов вольеры, а в них живут павлины. Ром глядит – павлин умалишенно распускает синий хвост. Хвост из синего вдруг становится зеленым. Зеленая молния, мгновенная слепота. Фелисидад, как ребенок, держит Рома за руку и прыгает на одном месте. «Развернул, развернул! Загадай желание!» У нас ромашки обрывают, думает Ром, а здесь на павлиний хвост загадывают.
– Уже загадал. И ты загадала?
– И я загадала.
– У нас ведь одно желание, Фели.
– Ну да! А что тут такого!
Опять смеются. Садятся на корточки у воды, ноги вязнут в песке, крокодилы плывут по реке. Крокодилы тоже хотят жить и по-своему радуются жизни.
Они едят чудные фрукты в доме еще одной подруги Фелисидад, Кристы. Криста
– Сеньор Ром, вы ели в России ананас?
– Конечно, ел.
– Ах, вы ели его неправильно!
– А как правильно?
– А вот как.
Под острым огромным ножом отлетает черепаховая шкура ананаса, мякоть режется на круги, из каждого круга острием вырезается сердцевина.
– Сердце ананаса горькое, его есть нельзя!
– Ах вот как, сердце горькое. А у человека? – У человека какое на вкус сердце?
– Сеньор Ром, вы каннибал? – хохочут. Едят ананас. В залитую солнцем кухню входит сеньора Глория, мать Кристы. В руках у сеньоры Глории поднос, уставленный тарелками с тушеными, жареными и вареными овощами. Ром узнает в лицо лишь початки кукурузы.
– Маис, – кричит Фелисидад, – я люблю горячий маис!
– А я люблю тебя, – говорит Ром и чмокает ее в щеку. При всех.
Потом они едут к морю. Вернее, к океану. Ром впервые видит океан не из иллюминатора самолета. Так близко, как грудь Фелисидад. Как здорово! Куча воды. И прибой набегает не одной белой полосой, а тремя, четырьмя, пятью. Пальмы, танцуя, подбираются к кромке воды. Криста и Фелисидад расстилают на песке скатерть, на скатерть высыпают снедь. «Почему человек так много и всюду ест? Ест, ест, ест! Жует, жует! Девчонки, дайте мне побыть наедине с природой!»
– Иди купайся, – кричит Фелисидад. – Иди поплавай! А мы пошепчемся!
Ром, раздевшись до плавок, идет к воде. Сейчас он впервые окунется в океан. Он соленый? Да, соленый. Вот она, живая соль, под животом, у груди, на губах.
Он плывет, удивляясь себе: я здесь? Я – есть?
Оборачивается. Ух ты! Вот так процессия! Прямо к нему, к плывущему, по берегу движется вереница ярко одетых молоденьких девушек. Платья лиловые, розовые, алые, синие, юбки длинные треплет ветер! Ленты в волосах! Карнавал?! Вдруг это карнавал!
Или свадьба? А где жених? Тут девки одни! Одна из девушек, в белом платье, выходит вперед. Идет и идет вперед. Вот уже входит в воду. Вот заходит по живот. По грудь. Ром быстро гребет к ней: а вдруг утонет?! Девушка смеется, ее косы намокли, у нее счастливое лицо. Она делает жест рукой Рому: не приближайся! С мокрого локтя стекает вода. Ром изумленно смотрит, как девушка окунается в океан с головой. Выныривает. Идет обратно, и мокрый шелк облепляет фигуру, нежную и красивую: деревянная статуэтка святой Девы Марии в придорожной часовне, только двигается.
Шаг, еще шаг. Оторви от чужого чуда глаза и возвращайся к чуду своему.
Ром возвращается – его девушки сидят и едят.
– Девчонки, вы растолстеете!
Криста машет рукой:
– Мне толстеть уже некуда! А Фели не грозит! Сеньор Ром, вы видели посвящение в женщины? У меня тоже такое было, в пятнадцать лет!
Ром представил себе толстушку Кристу в необъятном розовом платье до пят, ныряющую с головой в соленую волну. Розовая хрюшка, копилка. А у Фели тоже такое было? Нет, у Фели еще не было. Еще только будет! Ей пятнадцать скоро! Этим летом!