Путь пантеры
Шрифт:
За всех, да, за всех! Я знаю – у вас у всех болит! Вы все боитесь и дрожите, как я! И вам всем так же невыносимо больно, как мне! Что мне сделать, милые мои, любимые люди, для вас?! Как мне избавить вас от этой боли?! Я ничего не могу сделать для вас, кроме того, что любить вас, только смело, плача и смеясь, и глядя вам в лицо, в ваши лица, искаженные болью и страхом, любить, любить вас. Любить! Вот оно, счастье. И всю жизнь – любить! И по смерти – любить!
Боль росла и ширилась, и расширяла изнутри грудную клетку, и грудь Рома становилась странной полой, безбрежной Вселенной, конечной, но безграничной: в какую сторону ни покатись внутри полого шара – везде боль и свет, свет и боль. А может боль стать радостью? Конечно! Бесконечной радостью! Разве какой другой человек на Земле сподобился вот так, в одно мгновенье, ощутить боль за всех – и радость за всех!
Земля в круглом иллюминаторе вдруг оказалась сверху, как гигантская снятая шляпа. Раздался звон стекла: выпал поднос из рук стюардессы, покатились между кресел бутылки и стаканы. Ром глубоко вдохнул воздух. «Боль, я люблю тебя. Радость, я люблю тебя», – сказал он молча всем людям, что терпели его боль вместе с ним и внимательно, тихо слушали его.
«Может, мы летим на север? В ледяную, золотую страну Ацтлан? Туда, где никогда не заходит солнце? Фели, ты умеешь смотреть на солнце? Ты говорила – ты умеешь!»
Лицо Фели, жгучеглазое, цвета смуглого манго, возникло и закачалось перед ним, и хрипло, чуть слышно, так, чтобы только она одна слышала его, он медленно сказал ей, и звуки цедились капля по капле, медом, горячим воском:
– TOTUS TUUS.
А потом тихо-тихо спросил, и не знал, себя или ее:
– А где же четвертая буква «Т»?
Железный морской зверь валился набок, переворачивался кверху брюхом, выпрыгивал из черного огненного пространства на берег новой жизни.
– Фели! Я люблю тебя!
– Фели, я люблю тебя, – гундосо повторил рядом с ним странный лохматый парень. К спине парня были привязаны два самодельных ангельских крыла, сработанных из кусков марли и скрученной медной проволоки. Парень по-птичьи встряхнул крыльями, присел возле кресла Рома и взял его за руку.
– Не бойся, старик, – сказал кудлатый ангел Рому и оскалил беззубые десны. – Так всегда при взлете. А при посадке еще хуже. Но ты не дрейфь. А знаешь, звезды испытывают боль, прямо как люди. Я теперь летаю между звезд и все про них знаю. Ты пожалей их. Они тоже живые. Все живое. Все!
Ром кивнул. Рука беззубого ангела была живая и горячая. Все было по-настоящему в этих картонных, нарисованных небесах. Он покосился и увидел: на коленях у соседа слева лежала старинная книжка. Обложка показалась ему знакомой. Родной. Он прищурился и прочитал: «КАМИЛЬ ФЛАММАРИОНЪ. ОБЩЕДОСТУПНАЯ АСТРОНОМIЯ».
Не будет никакого конца света, да, не будет, а может, это он и есть? И он не узнает его в лицо? Все священные, старые книги об этом писали; и жрецы об этом лили кровь из-под священных ножей; и быки об этом мычали; и ягуары рычали; и все битвы об этом звенели всеми мечами, стреляли орудиями всеми, а толку? Человек не верит в смерть. Не верит в конец света. Слишком это больно – думать о том, что уйдешь навсегда. Колдовство конца – ничто перед колдовством начала. Змея не кусает свой хвост, и раковина размыкает спираль.
Между созвездий вспыхнули звезды рук, и звезды ног, и звезды губ, и поднялась над глазами марлевая повязка, и прозревшие под ножом острого ледяного ветра глаза засияли тепло и любовно, и в новом звездном рисунке Ром узнал бабушку. Бабушка летела среди звезд, раскинув мерцающие прозрачные руки, и Ром подумал: «Бабушка моя, ты похорошела, тебе идет жить среди звезд, и скажи, шепни только – это совсем не страшно, быть мертвым?»
Люди и звезды, звезды и люди, какая между вами разница, да никакой, подумал он светло и счастливо, и боль в его груди преодолела сама себя, и вышла наружу из тела, и он засмеялся, глядя на парня с крыльями из марли, и парень смеялся вместе с ним, и Ром узнал его и выкрикнул:
– Хавьер!
– Я не Хавьер, – сказал парень.
– А кто ты?!
Надо было успеть выслушать имя. И запомнить.
– Я? Эмильяно, Эрнесто, Джон, Степан, Шарль, Константин, Фридрих, Чеслав, Гарри, Андрей, Жюль, Эдвард, Лучано, Ингвар, Олег, Зорро, Радомысл, Хосейн, Сурья, Анри…
– Стой! Я понял!
– Александр, Сантьяго, Рафаэль, Джереми, Ипполит, Григорий, Паоло, Серджио, Антон, Рамамурти, Рустам, Велло…
– Я понял! Замолчи!
И, когда самолет проколол носом черную твердь и вышел с испода земли и неба, с их шелковой черной изнанки, в густое и сплошное торжество праздничных, сверкающих огней, а разбитая посуда, все склянки с газированной водой, коньяком и соком взлетели, вернулись, невредимые, на пьяный поднос в руках старательной девочки-стюардессы, равновесие его сердца восстановилось, и он услышал нежный, будто детский, голос:
– Это Хавьер. Не верь ему. Он всех нас обманул и убежал на небо. Теперь он мой подарок. Он мой ангел. Я люблю им играть. У него есть еще маленький пес. Он очень пушистый. Он совсем не кусается. Я понарошку тявкаю на него, а потом глажу его. У него фланелевый красный язык и смешной кожаный нос. И глаза из пуговиц. Ангел Хавьер мне сам его сшил. Будешь играть вместе с нами?
Маленькая чернокосая девочка стояла в проходе между креслами и смотрела на Рома. В руках она держала игрушечную собаку. Помахала собакой, и у собаки затрясся хвост, потом язык в раззявленной пасти.
Ром протянул руку. Девочка протянула собаку.
Им обоим не хватило еле заметного зазора, нескольких глотков воздуха, пары мгновений, чтобы дотянуться.
Бог Улитка родил мир.
Потом он построил себе дом, чтобы в нем жить.
И никогда не умирать.
Для бессмертия он построил себе дом —
его люди назвали пирамидой.
Первые пирамиды повторяли
тело самого бога Улитки.
Они были Раковинами.
Раковина повторяла не только тело бога.
Раковина повторяла время.
Время нанизывалось на веретено внутри
Раковины и текло по спирали.
Раковина повторяла звезды.
Далеко в небе звезды закручивались
в огромные спирали,
и медленно плыли громадные звездные Раковины
в лютом, ледяном безмолвии мира.
Раковина повторяла кровь.
Никто не знал, а только колдуны знали —
кровь зверей и человека состоит
из крохотных красных спиралей,
и они летят в горячем потоке,