Путь Тесея
Шрифт:
ПУТЬ В АФИНЫ
Глава 4
Трезен
Рождение и детство героя
Как только Эфра убедилась, что забеременела, тотчас и выбросила из головы задумку о близком знакомстве с каким-нибудь ладно сложенным и молчаливым трезенским юношей-простолюдином. Да и то подумать, мог ли бы соперничать такой паренёк с великолепным Посейдоном?
Поэтому первые впечатления, полученные будущим Тесеем в утробе матери, оказались безмятежными. Никто не преследовал его маму, не покушался на неё, не заставлял тяжело дышать, в безумной спешке своего сердца не придавливал её и ребёнка внутри. Но нельзя было назвать мальчика в его внутриутробной жизни и «маменькиным сынком»: он бессознательно отличал мужские прикосновения к животу матери от пустых женских и замирал, когда различал биение сердца этого единственного мужчины, имевшего на маму непонятные, однако существенные права. Впрочем, будущий дед его, царь Питфей, полагал, что сделал достаточно для дочери, поселив в гинекее на время её беременности опытную повитуху, и навещал Эфру нечасто. Однако именно ему пришла в голову благая мысль развлекать время от времени забавно неуклюжую и на себя не похожую дочь песнями и плясками скоморохов, так что и у его внука появились, ещё в животе матери, знакомые и даже любимые мелодии.
Следует сказать, что будущий герой отбывал заключение в красно-коричневой тёплой темнице со спокойным достоинством, на последних неделях развлекаясь игрой с пуповиной, а также выделяя имя живой темницы, «Эфра», среди потока звучания человеческих голосов. После уже, после родов, но прежде, чем забыл он своё внутриутробное житьё, казалось Тесею, что он, осознавая собственное развитие, предугадывал и грандиозную перемену, ему предстоящую – освобождение, выход в тот мир, где живёт его тюремщица и подобные ей существа. Однако вполне возможно, что младенец навоображал у себя такое предвидение.
И вот он наступил, наконец, великий день свободы! Тревоги, телесные неудобства и даже боли остались позади, сделан первый, трудный и восхитительный глоток внешнего, свежего и чистого воздуха, в уши ворвались громкие, телесной оболочкой Эфры не смягчённые шумы и крики. Спала постепенно пелена с глаз, неясные тени вокруг превратились в звучащие по-разному подобия живой темницы.
Без страхов не обошлось, конечно. Мытье в пахучей воде вызвало его протест и сопротивление – напрасные, как оказалось, потому что наступившая телесная чистота стала замечательным переживанием. Лишение пуповины едва не погрузило младенца во вселенскую скорбь, однако он вовремя сообразил, что Эфра и её подобия обходятся же без пуповин, значит, и ему достанется еда другим, пока ещё неизвестным способом. И вскоре его догадка осуществилась: одно из подобий Эфры, пахнущее не кровью, как она, а чем-то неописуемо вкусным, дало ему свою грудь, он непроизвольно начал сосать, а наевшись, выразил свой восторг уже не погукиванием, а настоящим торжествующим воплем. Однако только что обретённая свобода младенца оказалась ограниченной: то же подобие живой темницы ловко обмотало его тряпками и положило в некое повторение живота Эфры, только твёрдое по бокам и открытое сверху. И он вопил возмущённо, пока не сообразил, что ведь и все подобия замотаны в тряпки, а его новое пристанище есть только уменьшенное повторение сооружения из белых стен, в котором они здесь живут. Все эти новые и замечательные переживания вымыли из его души ужас перед тенями, где мерещились ему алчные чудовища, готовые поглотить беззащитного человеческого червячка. И заснул он тогда в покое и с чувством счастья и безопасности, утомлённый и переполненный новыми впечатлениями, будто кошелёк серебряными статирами.
Младенец не знал, что мать его Эфра отправилась рожать на берег того залива, где встретилась с Посейдоном. Она и родила бы прямо на берегу, если бы повитуха не схватилась за голову и не завопила, что в таком случае ни за что не отвечает. А вдруг хищные «морские собаки» утащат младенца? Поэтому роды совершились в доме старейшины безымянного рыбацкого местечка, впоследствии названного в честь этого события, а именно Генетлием, «местом рождения». А перенесение спящего младенца в Трезен, во дворец царя Питфея, на руках у Эфры, лежащей в лектике, стало коротким прологом к многочисленным путешествиям будущего героя.
Младенец не видел, конечно, что гинекей царского дворца украсили в его честь оливковым венком. Зато радостно загугукал и протянул ручки навстречу царю Питфею, когда тот на пятый день после родин Эфры поднял его с пола в знак признания и обошёл с ним на руках вокруг домашнего очага. Рабыни рассыпали вокруг них зёрна пшеницы и ячменя, бобы гороха и кристаллы соли, а младенец радовался, узнав по биению сердца мужчину, который клал руку на живот матери. Лишь через несколько лет рабыни просветили Тесея, что это дед его, царь Питфей, замещал в обряде «амфидромии» настоящих отцов, царя Эгея и бога Посейдона. Грустно ему было дознаться о том, что если его мать Эфра родила бы своего незаконнорожденного ребёнка от неизвестного отца, то вместо этого обряда принятия в дом валяться бы ему на пустыре за оградой дворца. От голодной смерти или бродячих собак одно могло быть тогда спасение: если добрый человек поднял бы его с земли, отнёс домой и воспитал бы как свободного или своего раба – это уж как такому благодетелю заблагорассудится.
Однако, на счастье младенца, премудрый царь Питфей поступил так, как поступил. И по логике вещей ещё через пять дней устроил праздник наречения имени – опять-таки по-семейному, без всякой пышности. Внука он назвал не по имени деда, царя Пелопа, и не выбрал имя из уже существующих. Царь Питфей предпочёл придумать имя сам – чтобы ни у кого больше во всей Элладе не было такого имени и чтобы никто не догадался, что оно значит. А имя это, Тесей, переделал из «тесис», то есть «клад», при этом имел в виду не сандалии и меч, спрятанные царём Эгеем, а незаурядные способности и мощь внука как будущего героя и державного мужа, до поры спящие в нём, как драгоценности в закопанном в землю горшке.
Шло время. До трёх лет маленький Тесей оставался в гинекее под присмотром матери и кормилицы Мирто. Как только избавился он от пелёнок, тотчас же сначала прополз по всем комнатам, потом обошёл их, пошатываясь и держась за мебель, затем обежал. Путешественником в чужой стране, вот кем он себя чувствовал в гинекее, хоть и не смог бы передать это ощущение взрослыми словами. Ему давно уже стало скучно с женщинами, его тяготил бедный женский язык, где не нашлось места обозначениям мечей, панцирей и боевых колесниц. Две мечты выкристаллизовались у малыша: поскорее перебраться в андрон, на мужскую половину дворца, и перейти на пищу взрослых. Завидев Питфея, он с радостью оставлял игрушки, подбегал и протягивал руку:
– Царь-дедушка, пойдём, где тепло!
И царь Питфей в очередной раз умилялся, брал внучка за руку и уводил в сад позади гинекея. Примеряясь к разуму малыша, он тоже не заботился о новизне тем для последующей мужской беседы: спрашивал царь, не учат ли Тесея вышивать, и обещал своей рукой наказать кормилицу Мирто, если позволит себе такое безобразие.
А кормилице Мирто, коренастой румяной молодайке, ей и в голову не приходили подобные глупости. Гастрономические предпочтения царственного младенца, вот что её беспокоило. Нет, во всём остальном Тесей вёл себя вполне обычно. Точно так же, как и другие малые сосунки, он считал груди Мирто, а заодно и её самоё своей собственностью и точно также собирался, повзрослев, жениться на ней. Однако Мирто казалось, что питомец пренебрегает её сладким и густым молоком, зато прямо трясётся от жадности, когда она, пережевав, передаёт ему изо рта в рот какую-нибудь взрослую пищу. На самом деле он понимал полезность для себя молока кормилицы, вот только ему безумно хотелось поскорее стать взрослым.
Не удивительно, что маленький Тесей сравнительно легко перенёс отлучение от груди, для других детей настоящую трагедию. Распоряжение сделала Эфра, вообще-то равнодушная к питанию сына. Тщательно накрасившись с утра, дни напролёт валялась она на ложе, мечтая, как шушукались между собой рабыни, о Посейдоне. Однажды, небрежно внимая лепетанью Тесея, царевна вдруг обиделась, что не на ней он собирается жениться, а на румяной Мирто. Тотчас же она распорядилась отлучить сына от груди, а Мирто за ту же плату сделать его нянькой. Заплаканная кормилица с туго перетянутой полотенцем грудью принялась кормить Тесея кашей с ложечки, а он, с сокрушением сердечным поглядывая на недоступные отныне источники молока, утешался тем, что его давняя мечта исполняется. При этом сомневался, удастся ли теперь жениться на Мирто, ведь самая тесная и близкая связь между ними прервана, да и не забудет ли он сам о сладкой кормилице, сделавшись взрослым? Ведь больше никогда ему не прикоснуться к её груди, ставшей вдруг такой желанной…
Надо сказать, что и сама Мирто исполняла распоряжение хозяйки не в точности, и украдкой ещё не раз давала грудь Тесею. Застав её однажды за этим проступком, царь Питфей молча покинул детскую. На ходу спрятал усмешку в бороду. Что ж, хотя женой Тесею румяная простушка никогда не станет, а вот в любовницах уже побывала.
Однако три года пролетели быстро, и срок заключения Тесея в гинекее пришёл к концу. В последний раз вывел царь Питфей внука за руку в сад и там передал дядьке-«педагогу». Для этой миссии выбрал он увечного воина Коннида. На левой руке у этого коренастого средовека не хватало трёх пальцев, зато его жизненного и боевого опыта достало бы на троих. Со временем Тесей додумался, что если бы и в самом деле Коннид владел оружием гоплита безукоризненно, то и пальцев в бою не лишился бы. О том роковом бое с финикийскими пиратами, вышедшими на сушу, наставник рассказывал многократно, Тесею не сосчитать, однако же и по-разному. Сопоставляя версии, мальчугану приходилось пораскинуть умишком, так что «педагог» в данном случае послужил и интеллектуальному развитию его. В основном же Коннид сосредоточился на физическом воспитании, воинском обучении и закалке.