Путь варга: Пастыри чудовищ. Книга 3
Шрифт:
«Варги не вьют гнезда».
– Можно построить дом. Избушку. Что угодно.
«Варги-женщины не могут иметь детей, я говорила».
– Дракканты воспитали меня как сына. Лучше других я знаю, как важно дать кров осиротевшему ребёнку.
«Рихард Нэйш…»
– …и его странное влияние на тебя – но скажи мне, что ты не сможешь освободиться, если захочешь. Гроски был прав – это твоё решение, с кем быть.
Перед тем, как выдохнуть следующую фразу, она каждый раз медлит. Может, потому что это слишком властно предстаёт в моей памяти: звенящий голос, наполненный властностью, алая струйка крови стекает в снег, медленно оседают на скомканное белое
«Я варг крови, и я сама не знаю – сколько мне осталось».
– Ты говорила, что те, кто здесь, возможно, помогут тебе удержаться. Я тоже буду здесь. Чтобы осталось как можно больше.
Это всегда долгий разговор, где она иногда сердится, а иногда смущается и замыкается в молчании. Или говорит о своём воспитании, о манерах, работе, тысяче дел – обо всех этих маловажных, глупых препонах. О неведомой опасности, признаки которой витают в воздухе. Заканчивается всё одинаково – тихим, печальным выдохом:
«Видите, как меня сложно любить, господин Олкест».
– Любить вообще сложно. Может статься, что любовь – самый тяжёлый труд и величайший из подвигов, который только можно принести в этот мир. Мне сказал это однажды мой учитель, господин Найго.
Думаю, он знал, о чём говорил. Он, переживший смерть любимой жены и обожаемых детей. Сделавший любовь к людям своей основой – как ты сделала своей любовь ко всему живому вообще.
Тороплюсь, огибая птичник, из которого несутся убаюкивающие песни золотистых тенн. Она теперь молчит и следует за мной в вечерней дымке, и она ждёт моих слов, и нужно… нужно сказать, что я понимаю: легко не будет. Понимаю, что мы разные. И, может, я не так умён, или талантлив, или терпелив, чтобы быть возле неё… или это не нужно добавлять? Просто это глупо, делать вид, что ничего не произошло, отворачиваться друг от друга, когда… И Мел была права. И я сделал свой выбор, отступать не намерен – об этом тоже нужно сказать непременно, я справлюсь (а если она усомнится?!), всё будет хорошо…
Ощупью бреду в поисках слов, отгоняя по пути настырную мысль о сказках, которые слишком мрачны и жестоки, чтобы в них нашлось место для «долго и счастливо». Вздор, мы уже не в Цветочном Дворце («Отчего же ты чувствуешь себя словно под обложкой старинной книжки, Янист?»), мы свободны – она и я («Почему же вы словно ждёте нужного поворота сюжета, Рыцарь Морковка?»), просто ещё немного времени, совсем немного времени…
Просто немного времени, чтобы придумать хотя бы для этого разговора счастливую концовку. Почему-то это очень важно для меня. Словно это даст мне веру, или готовность, или…
– Олкест!
Туманное марево воображения слишком стремительно обретает плоть. Гриз Арделл, живая, чуть раскрасневшаяся от мороза, выныривает из-за стены загона прямо передо мной – и мой язык прилипает к горлу.
– Хорошо, что вы здесь, Янист, – звёзды отражаются у неё в глазах, когда она повторяет эту фразу. И на лице такая же решимость, как когда она поцеловала меня в Айлоре. – Вы же не просто так гуляете по питомнику, да? Хотели со мной поговорить? Я с вами тоже хотела. Извините, что не раньше: я, в общем… ждала кое-чего, так что мысли в голову не шли. Я вам потом всё расскажу – но только потом, потому что, если всё пойдёт нормально, то рассказывать-то будет почти нечего. Вот если всё будет совсем плохо…
Проговаривая это, она тащит меня за собой, к длинному и высокому кирпичному зданию птичника. Я повинуюсь молча и с обморочной дурнотой. В голове, словно неприкаянная бродяжка, болтается жалобная мысль: «Не успел».
– Зайдём к фениксам – нечего торчать в темноте и холоде, а до «Ковчежца» далековато.
В отделении для фениксов ощущаешь себя вступившим в громадный, недавно потухший камин. В темноте со всех сторон тлеют и попыхивают маленькие тельца – птенцы этого года, которые по каким-либо причинам так и не отправились в полёт. Фениксы покрупнее приветствуют слабыми золотистыми вспышками. Всего их сейчас в питомнике восемь – совсем недавно мы с Мелони хлопотали над двумя особо нервными…
Светильники Гриз не зажигает, но в подсвеченной полутьме лица видны достаточно хорошо. Опасаюсь, что на моём – испуг.
– Так вот, это насчёт того поцелуя, в оранжереях Айлора. Приношу свои извинения за то, что пришлось прибегнуть к такому средству. Проще было бы повязать или усыпить Хаату, кое-кто это даже предлагал. Но я догадывалась, что речь идёт об обоюдной клятве, а даарду очень серьёзно относятся к такого рода обетам. Если бы мы забрали у неё веретенщика – она бы или умерла из-за неисполненной клятвы, или попыталась бы убить себя. Нужно было её освободить, и хорошо ещё, что целью была только я, а не мы все или не Эвальд Шеннетский. В общем, пришлось на это пойти. Как ни крути, я поставила вас в дурацкое положение, так что вы уж меня извините.
О Единый – кажется, она тоже готовилась все эти дни. Только подготовилась явно к чему-то другому. И, наверное, ждёт от меня каких-то слов – может быть: «Ничего, переживу», или гнева…
Но я молчу – жалкий, уничтоженный её решимостью, тьмой и пламенем, которые смешиваются на её лице и плещутся в голосе, когда она безжалостно продолжает:
– Надеюсь, вы не слишком расстроены тем, что всё вот так повернулось. Честное слово, я не планировала вам демонстрировать, а что так вышло… Всегда скверно умела приказывать себе – что нужно чувствовать. Ну, а вы, к тому же, на редкость хороший человек. И как это сказал бы Тербенно? Ага, с учётом ваших личных качеств – шансов у меня было маловато, прямо скажем.
Каким-то чудом я не валюсь в искристую тьму фенисковника, но зато теряю способность не только говорить, но и дышать. Счастье накатывается на меня девятым валом, обрушивается, сокрушающее: она… правда. Правда – тоже…
А на лице у неё решимость граничит с ожесточением.
– Надеюсь, я вас не слишком дискредитировала этой своей выходкой. Но, уж будьте уверены, я не собираюсь… как это? Использовать служебное положение или приставать к вам по углам, – я наконец понимаю, что нужно хотя бы пошевелиться, но получается только замотать головой, а она понимает это по-своему: – Ага, ничего такого, вроде там коварных соблазнений или полных нежности взглядов вслед. Мало книг читаю, я вам это говорила уже…
Она выдыхает, надувая щёки, и трёт лоб, будто упрашивает мысли собраться и двигаться поживее. А я вдруг чувствую, как холод и онемение отступают – потому что ей же сейчас куда страшнее моего и куда больнее – и от этого в голосе у неё берётся эта ирония, перемешанная с горечью:
– Да, насчёт остальных. Остальные поймут, если вы опасаетесь сплетен или насмешек. Кроме Нэйша, – лицо у неё совсем мрачнеет. – Но и этот заткнётся со временем, если поводов не давать. Так, что ещё. В совместные выезды со мной вас пока ставить не буду, на патрулирование тоже – чтобы вы себя не чувствовали неловко. По работе в питомнике там посмотрим. И если вы переживаете насчёт меня и моих чувств – не нужно, хорошо? Я же уже говорила вам насчёт жалости.