Путь Владычицы: Дорога Тьмы

Эфф Юлия

— Мне обед и ужин приносит Кенан. Сейчас посмотрю, что у меня осталось.

— Ну, правда, Дыв, потрогай! — Кайа приложила его шершавую ладонь себе на живот.

— Я ничего не чувствую, — Дыв поднялся, начал натягивать штаны. — Тебе лучше одеться, не хочу, чтобы Кенан пялился на тебя.

— Я накроюсь, не хочу одеваться, ты же вернёшься ко мне? — Кайа легла на бок, игриво проводя по оголённым бёдрам рукой, и закусила губу, наблюдая, как Дыв одевается.

Многое было сказано, но не самое главное. Кайа тысячу раз повторила: “Я люблю тебя!” — а Дыв молчал, улыбался и позволял любить себя. Принцесса, конечно, понимала: ничего общего между слугой и

ею быть не может, но всё-таки… хотя бы чуточку лжи… Дыв вышел из шатра, и Кайа укрылась шкурой, прижимаясь подбородком к меху. Она оказалась права, когда решила, что житель Кар-Эйры ей объяснит все странности, которые с ней происходили.

Тьма давала чувство свободы, но его всегда было в избытке. Кайа должна была почувствовать изменения в теле — и чувствовала. Где-то в сердце росло что-то сильное, могущественное, и, однажды подняв руку над собой, Кайа увидела огонь. Или свет. Она сама не поняла. Огонь отца, которым король почти не пользовался, был всегда тёмного цвета, как чадящие язычки пламени, в которое пролили масло. Мать и сёстры никогда огонь не демонстрировали, поэтому Кайа решила пока не делиться страхами — вдруг само пройдёт.

Но родители заметили изменения в теле дочери — чешуйки не отросли, и змеистый рисунок особо не проступил, хотя определённо сохранялись бугорки, являющиеся основанием для роста покрова тьмы. Отец сказал: всё, хватит ждать, время пришло.

Перед первой жертвой Тьма должна была благословить официально, назначили день благословения. После него на сороковой день (так рассказывали сёстры) начнётся жуткий зуд по всему телу и прорежутся маленькие крылья. Летать с такими ещё не получится, но после второй жертвы Кайа сможет безбоязненно спуститься на один пролёт лестницы — сёстры и Инграм там поначалу тренировали свою “мягкую посадку”.

В жертву Тьме принесли четырёх невинных ягнят, по числу сторон света. И когда решётка вся обагрилась, а снизу приветственно взметнулся сумрачный столб, Асвальд Второй, не прекращая тёмной молитвы, сделал знак — королева сняла со своей дочери наброшенную на голое тело накидку и подтолкнула её к Очагу:

— Иди, Кайа. Встань точно в центр и потерпи немного…

Стараясь не поднимать смущённых глаз, ибо она чувствовала на себе любопытство и недоумение близких — отца, матери и Солвег — за своё не покрытое чешуей тело, Кайа выполнила необходимое, сразу отмечая ледяной воздух внутри Мрака. В тело впились тысячи тысяч маленьких щупалец, но очень скоро именно там, где у всех отмеченных Тьмой располагался рисунок, стало особенно морозно. Кайа тихо зашипела от боли и закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на любой спасительной, отвлекающей мысли.

Матушка велела потерпеть, не предупредив, насколько это будет невыносимо. Тьма вгрызалась в гладкие бесчешуйчатые бугорки, словно пыталась проникнуть в тело через них. Теперь Кайа не чувствовала “укусов” в других местах, а только обнимающий её узор.

“Надо потерпеть! Инграма нет больше трёх месяцев. Ещё три осталось. Он обещал вернуться через полгода. Инграм! Чувствуешь ли ты, как я терплю ради тебя?..” — она думала о брате, но почему-то в тёплые мысли примешалась фальшь. Да, на какой-то миг стало чуть-чуть легче, но Тьма позлорадствовала, усиливая напор и вгрызаясь ещё сильнее.

“Был бы Дыв рядом… С ним всегда было легче выносить боль… Дыв, милый, родной, а ты, чувствуешь ли ты?.. Любимый мой…” — и вдруг от сердца и почему-то желудка по телу пошли тёплые волны. Возможно, Тьма добилась своего к этому времени и отпустила Кайю, но что-то продолжало держать её на решётке, ноги отяжелели…

Она впала в очень странное состояние, похожее на сон. Через прикрытые веки беспокоили красные сплохи со стороны, но открыть глаза не было сил — наступило умиротворение и ощущение невесомости. Знакомое ночное томление, боль от мыслей о разлуке с любимым рабом и счастье обнаружения сладостных чувств — впервые мысли были так материальны, укутывая собой и спасая от холода. Наконец даже стало немного жарко, взмокло лицо и под грудью, Кайя руками осторожно убрала пот. Глаза сами собой открылись, и реальность в один миг вернулась на своё место.

Тьма больше не обнимала, чувство тепла отступило, и оттого по телу засновал сквозняк, хозяин этой башни.

— В-выходить можно? — выстукивая зубами вопрос, Кайа нерешительно переступила на мокрой скользкой решётке.

Лица у родителей и сестры были очень странными, но думать пока об этом не хотелось. Матушка набросила ей на плечи накидку, и Кайа судорожно закуталась, поджимая пальцы на ступнях — каменный пол показался совсем уж ледяным.

— Полдела сделано, Кайа. Осталось капище, — отец пытливо смотрел ей в лицо, — Солвег, помоги сестре.

Королева раскинула крылья, и, скользя влажными ступнями из-за невысохшей крови, Кайа взобралась на мать, Солвег полетела следом. Полёт закончился быстро — матушка принесла дочь к ближайшим северным горам, выбрав древнее сакральное место у скалы.

Рядом мирно паслось стадо овец вперемешку с коровами, и пастух с мальчишкой-подпаском, узнав королеву, сразу пали ниц, пряча лица в траве.

— Я должна буду совершить омовение кровью… О! — Кайа провела рукой по краю удлинённой каменной чаши размером с взрослого крупного человека.

Несколько лет назад Улва завершала здесь инициацию Тьмой, и младшая настырная сестра умоляла взять её с собой. Как обычно, добрее всех оказался Инграм. Он тоже помогал разрывать овец и сливать их кровь в чашу, пока Улва полностью не оказалась закрыта тягучей и тяжёлой жидкостью. Согласно знаниям прародителей, после того как Тьма влила в тело первозданную силу, требовалось “покормить” её, а что подходило лучше, чем кровь, без которой нет жизни?

Кровь должна была напитать каждую чешуйку — от пальца на ноге до макушки, спрятанной под волосами. Поэтому Улва семь раз окуналась вместе с головой, и овечья кровь проникла в самую сердцевину её косичек. Через неделю их пришлось отрезать из-за заведшихся червей, и потом Улва год отращивала волосы. Над ней не смеялись, ибо все в своё время проходили через эту неприятную плату за крылья.

После этого терять, как говорила Улва, ей было нечего; и полгода, когда Марна и Солвег летали к капищу набраться силы перед следующей инициацией и подбирали волосы, Улва спокойно окуналась с головой, а потом легко смывала под ближайшим водопадом с коротких прядей густеющую кровь.

Теперь обряд потомков предстояло повторить и Кайе. Она мужественно терпела затянувшееся наполнение чаши, в которую легла, лёгкую тошноту и уже знакомый зуд — по контуру фрейского рисунка на теле. Но больше всего (а возможно, это и была причина тошноты) беспокоили возложенные на край чаши запашистые овечьи морды с остекленевшими глазами и высунутыми языками из приоткрытых перекошенных оскалов. Кровь струйками медленно стекала по камню. Прошлый раз, помнилось, Кайа успела вдосталь нагуляться по окрестности и забраться на гору, пока здесь лежала Улва. Тогда казалось, что день закончился быстро… А сейчас от пытки временем в голову какие только не лезли мысли!