Путешествие на "Кон-Тики"
Шрифт:
Но веревки держались. Две недели, говорили нам моряки, потом все веревки перетрутся. И все же, вопреки этому единодушному мнению, мы пока не находили ни малейшего признака перетирания. И лишь тогда, когда мы были далеко в океане, нам стало ясно, в чем дело. Бальсовая древесина была так мягка, что веревки постепенно врезались в дерево, и бревна предохраняли их, вместо того чтобы перетирать.
По прошествии примерно недели океан стал спокойнее, и мы заметили, что он был синим, а не зеленым. Мы теперь плыли к запад-северо-западу, а не к северо-западу и сочли это за первый робкий признак того, что мы выбрались из берегового течения и отныне будем двигаться в сторону открытого океана.
В первый же день, как мы остались одни среди океана, мы заметили вокруг плота рыб, но тогда мы были слишком заняты рулевым веслом, чтобы думать о рыбной ловле. На второй день мы наткнулись на целый косяк сардин, а немного спустя появилась двухметровая голубая акула и, то и дело переворачиваясь своим белым брюхом вверх, поплыла за
На следующий день нас навестили тунцы, бониты [27] и золотые макрели; а когда крупная летающая рыба шлепнулась на палубу плота, мы использовали ее в качестве наживки и тотчас же вытащили двух больших золотых макрелей весом в 10 и 15 килограммов. Это был провиант на несколько дней. Во время вахты у руля мы часто видели рыб, которые были нам совершенно неизвестны, а однажды нам попалась стая дельфинов, казавшаяся бесконечной. Черные спины, торчавшие из воды одна рядом с другой у самого плота, кувыркались и подпрыгивали тут и там; с верхушки мачты мы увидели, что весь океан, насколько хватал взор, был покрыт ими. Чем больше мы приближались к экватору и чем дальше уходили от берега, тем чаще стали появляться летающие рыбы. Когда мы, наконец, вошли в синюю воду, где величественно перекатывались освещенные солнцем спокойные волны, подернутые рябью от порывов ветра, летающие рыбы проносились перед нами, как град снарядов, выпрыгивая из воды и летя по прямой линии и снова исчезая под водой, когда энергия полета иссякала.
27
Бониты — рыбы из подотряда скумбриевых.
Если мы выставляли ночью маленький керосиновый фонарь, его свет привлекал летающих рыб, больших и маленьких, и они перелетали через плот. Нередко они ударялись о бамбуковую каюту или парус и беспомощно падали на палубу. Оттолкнуться от нее, как они отталкиваются на ходу от воды, они не могли и оставались лежать, беспомощно извиваясь, похожие на пучеглазых сельдей с большими грудными плавниками. Иногда нам приходилось слышать крепкое словцо, когда холодная летучая рыба, двигаясь с изрядной скоростью, ударяла по лицу стоявшего на палубе человека. Они всегда летели быстро, головой вперед, и если они ударяли прямо в лицо, то оно начинало гореть, как от хорошей пощечины. Но потерпевшая сторона быстро забывала эту неспровоцированную агрессию; при всех своих недостатках это была морская страна чудес, где тонкие рыбные блюда со свистом прилетали к нам по воздуху. Обычно мы жарили летучих рыб к завтраку, и — зависело ли это от рыбы, от повара или от нашего аппетита — они напоминали нам, если мы счищали с них чешую, жареную форель.
Первая обязанность кока, как только он просыпался утром, состояла в том, что он выходил на палубу и подбирал всех летучих рыб, совершивших в течение ночи посадку на плоту. Обычно их бывало не меньше полудюжины, а однажды утром мы обнаружили на плоту двадцать шесть жирных летучих рыб. Как-то раз, когда Кнут стоял и орудовал со сковородой, летучая рыба ударила его по руке; он сильно огорчился, что она не шлепнулась прямо в кипящий жир.
Торстейн только тогда полностью осознал, в каком тесном соседстве с океаном мы живем, когда, проснувшись, обнаружил на своей подушке сардину. В каюте было так тесно, что Торстейну приходилось лежать головой в дверях; и если кто-нибудь, выходя ночью, случайно задевал его по лицу, он кусал проходившего за ногу. Он схватил сардину за хвост и дал ей совершенно ясно понять, что питает искреннюю любовь ко всем сардинам. На следующую ночь мы предусмотрительно поджали под себя ноги, чтобы оставить Торстейну как можно больше места; но вскоре произошло событие, которое вынудило Торстейна перебраться спать на ящик с кухонной утварью, стоявший в радиорубке.
Это произошло через несколько ночей. Тучи заволокли все небо, и было очень темно; для того чтобы ночные вахтенные видели, куда они ступают, перелезая через него, Торстейн поставил керосиновый фонарь у самой своей головы… Около четырех часов Торстейн проснулся оттого, что фонарь перевернулся и что-то холодное и мокрое начало биться около его лица. «Летучая рыба», — подумал он и принялся шарить в темноте, чтобы выбросить ее. Он ухватился за что-то длинное и мокрое, извивавшееся, как змея, и сейчас же отдернул руку, словно ожегшись. Пока Торстейн пытался зажечь фонарь, невидимый посетитель переполз через него к Герману. Герман также вскочил, от этого проснулся и я с мыслью о кальмаре, который иногда появляется по ночам в этих водах. Когда нам удалось зажечь фонарь, мы увидели, что Герман сидит с видом победителя, крепко сжимая одной рукой шею длинной узкой рыбы, которая извивается, как угорь. Рыба имела в длину около метра и напоминала своим тонким туловищем змею; у нее были большие черные глаза и удлиненная голова с хищной пастью, полной длинных острых зубов. Зубы были остры, как ножи, и могли отгибаться назад
От всего шума проснулся, наконец, и Бенгт, и мы подсунули ему под нос фонарь и длинную рыбу. Он впросонках приподнялся в своем спальном мешке и торжественно изрек:
— Нет, такой рыбы не существует.
И с этими словами спокойно повернулся и снова заснул.
Бенгт заблуждался не очень сильно. Впоследствии выяснилось, что мы шестеро, сидевшие вокруг фонаря в бамбуковой каюте, были первыми людьми, которые увидели эту рыбу в живом состоянии. На побережье Южной Америки и островов Галапагос несколько раз находили только скелеты подобной рыбы; ихтиологи назвали ее Gempylus, или змеиной макрелью, и думали, что она живет на дне океана на большой глубине, так как никто не видел ее живой. Но если она и держалась на большой глубине, то во всяком случае только днем, когда солнце слепило ее большие глаза. Ибо в темные ночи змеиная макрель разгуливала по волнам; находясь на плоту, мы имели случай в этом убедиться.
Неделю спустя после того, как эта редкая рыба угодила в спальный мешок Торстейна, к нам явился другой посетитель. Опять было четыре часа утра, И молодая луна уже зашла, так что кругом стоял мрак, но звезды сверкали. Плот легко слушался руля, и когда моя вахта окончилась, я решил пройтись вдоль борта к носу, чтобы, передав смену, посмотреть, все ли в порядке. Как всегда у вахтенных, у меня вокруг пояса была обвязана веревка; с керосиновым фонарем в руке я осторожно шел вдоль крайнего бревна, чтобы обогнуть мачту. Бревно было мокрое и скользкое, и я пришел в ярость, когда кто-то совершенно неожиданно ухватился сзади за мою веревку и стал так дергать, что я чуть не потерял равновесие. Я гневно обернулся и посветил фонарем, но никого не увидел. Затем снова дернули за веревку, и я заметил, что на палубе что-то блестит и извивается. Это оказалась еще одна змеиная макрель; на этот раз она так глубоко вонзила свои зубы в веревку, что несколько зубов сломалось, прежде чем мне удалось освободить ее. По-видимому, свет фонаря падал на извивавшуюся белую веревку, и наша гостья из глубины океана вцепилась в нее в надежде ухватить особенно длинный и изысканный лакомый кусок. Она окончила свои дни в банке с формалином.
Океан преподносит много сюрпризов тому, кто живет в квартире, расположенной на одном уровне с его поверхностью, и движется по нему медленно и бесшумно.
Случается, что охотник, который пробивался сквозь чащу леса, возвращается и говорит, что не видел никакой дичи. А другой охотник сидит на пне и ждет, и часто вокруг него начинают раздаваться шорохи и трески, и любопытные глаза выглядывают из зарослей. То же самое относится и к океану.
Обычно мы бороздим его, грохоча машинами и стуча поршнями, вспенивая воду вокруг носа корабля. Потом мы возвращаемся и говорим, что даже посреди океана не на что смотреть.
Когда мы плыли по океану, сидя у самой воды, не проходило дня, чтобы нас не навещали любознательные гости, которые сновали вокруг; некоторые из них, как, например, золотые макрели и лоцманы, так привыкли к нам, что сопровождали плот по океану, день и ночь крутясь возле него.
Когда наступала ночь и звезды мерцали в темном тропическом небе, вода вокруг нас начинала фосфоресцировать, соперничая своим сиянием со звездами. Каждый сверкающий планктонный организм так живо напоминал круглый раскаленный уголек, что мы невольно подбирали свои босые ноги, когда сверкающие шарики выбрасывало волнами на корму плота. Беря их в руки, мы могли различить, что это были ярко светящиеся гарнели [28] . В такие ночи мы иногда пугались при виде двух круглых светящихся глаз, которые внезапно показывались из воды совеем рядом с плотом и смотрели на нас немигающим гипнотизирующим взглядом — быть может, это явился сам дух моря. Часто это были большие кальмары, которые появлялись из глубины и плавали на поверхности, сверкая в темноте дьявольскими зелеными глазами, напоминающими своим блеском фосфор. А иногда это были светящиеся глаза глубоководных рыб, которые подымались на поверхность только по ночам и неподвижно лежали, уставясь на нас, очарованные тусклым светом фонаря. Несколько раз, когда океан был спокоен, в черной воде вокруг плота вдруг появлялись круглые головы, имевшие в диаметре 60–90 сантиметров, которые, не шевелясь, смотрели на нас большими сверкающими глазами. Иной раз по ночам мы видели в воде светящиеся шары диаметром около метра, которые загорались через неправильные промежутки времени, напоминая вспыхивавшие на одно мгновение электрические лампочки.
28
Гарнели — маленькие раки из десятиногих (Decapoda), похожие на креветок.