Путешествие в Икстлан
Шрифт:
Я даже запомнил следующий монолог:
– М-м-м... Немножко облачно сегодня. Послушай, я сейчас прилягу всего минуток на пять, оъкей? Не больше, чем на пять! Я просто собираюсь распрямить свои мышцы и полностью проснуться.
И он всегда без исключения спал после этого до десяти, а иногда и до полудня.
Я рассказал дону Хуану, что меня раздражало его нежелание отказаться от явно надуманных решений. Он повторял этот ритуал каждое утро, пока я, наконец, не оскорбил его чувства, отказавшись заводить будильник.
– Это не были надуманные
– Во всяком случае, – сказал я. – я всегда с сожалением отношусь к нереальным решениям.
– Какое же решение будет тогда реальным? – спросил дон Хуан с улыбкой.
– Если бы мой отец сказал себе, что он не может идти плавать в шесть утра, а может, возможно, и в три пополудни.
– Твое решение ранит его душу, – сказал дон Хуан с оттенком большой серьезности.
Я подумал, что уловил нотку печали в его голосе. Некоторое время мы молчали. Моя задиристость испарилась, я думал о своем отце.
– Разве ты не видишь, – сказал дон Хуан, – он не хотел плавать в три часа пополудни.
Его слова заставили меня подпрыгнуть.
Я сказал ему, что мой отец был слаб, и таким же был его мир идеальных поступков, которые он никогда не совершал. Я почти кричал.
Дон Хуан не сказал ни слова. Он медленно в каком-то ритме качал головой. Я чувствовал ужасную печаль. Когда я думал о своем отце, меня всегда охватывало такое всепоглощающее чувство.
– Ты думаешь, что ты был сильнее, не так ли? – спросил он меня как бы невзначай. Я сказал, что да, и начал рассказывать ему обо всей эмоциональной путанице, которую мой отец вносил в меня, но он меня прервал.
– Он был злой с тобой? – спросил он.
– Нет.
– Он был мелочен с тобой?
– Нет.
– Делал ли он для тебя все, что мог?
– Да.
– Тогда что же в нем неправильно?
Опять я начал кричать, что он был слабый, но спохватился и понизил голос. Я чувствовал себя несколько в странном положении, что дон Хуан меня допрашивает.
– Для чего ты все это делаешь? – спросил я. – ведь предполагалось, что мы будем говорить о растениях? – я чувствовал себя раздраженным и подавленным более, чем когда-либо. Я сказал ему, что ему нет дела, что у него нет даже малейшего права судить о моем поведении. И он разразился животным смехом.
– Когда ты сердишься, ты всегда чувствуешь себя правым? – сказал он и мигнул, как птица.
Он был прав. У меня была тенденция к тому, чтобы чувствовать себя оправданным в том, что я сержусь.
– Давай не будем говорить о моем отце, – сказал я, борясь за хорошее настроение. – давай будем говорить о растениях.
– Нет, давай поговорим о твоем отце, – настаивал он. – это то самое место, с которого следует начать сегодня. Если ты думаешь, что ты был настолько сильнее, чем он, почему ты не ходил плавать в шесть часов утра вместо него?
Я сказал ему, что я не мог поверить в то, что он серьезно просит меня
– Это было также и твоим делом с того момента, как ты принял его идею, – бросил в меня дон Хуан.
Я сказал, что я никогда не принимал ее, что я всегда знал, что мой отец неискренен сам с собой. Дон Хуан поинтересовался, как само собой разумеющимся, почему я не высказал своего мнения в тот раз.
– Ты же не говорил своему отцу подобных вещей, – сказал я, как слабое объяснение.
– Почему же нет?
– В моем доме так не делалось, вот и все.
– Ты делал в своем доме еще худшие вещи, – заявил он, как судья со своего кресла. – единственная вещь, которую ты никогда не делал – это почтить свой дух.
В его словах была такая разрушительная сила, что слова его вызывали у меня в уме отклик. Он разрушил все мои защиты, я не мог с ним спорить. Я нашел спасение в записывании своих заметок.
Я попытался выставить последние слабые объяснения и сказал, что всю мою жизнь мне встречались люди такого же сорта, как мой отец, которые так же, как мой отец, вовлекали меня в свои схемы, и, как правило, я всегда оставался болтаться ни при чем.
– Ты жалуешься, – сказал он мягко. – ты жаловался всю свою жизнь, потому что ты не принимаешь ответственности за свои решения. Если бы ты принял ответственность в отношении идеи твоего отца в том, чтобы плавать в шесть часов утра, то ты бы плавал сам, если нужно. Или же бы ты послал его к черту в первый же раз после того, как ты узнал его уловки. Но ты не сказал ничего, поэтому ты был такой же слабый, как твой отец.
– Принимать ответственность за свои решения означает, что человек готов умереть за них.
– Подожди, подожди, – сказал я, – тут ты все переворачиваешь.
Он не дал мне закончить. Я собирался сказать ему, что своего отца я взял просто как пример нереального способа действовать, и что никто в здравом уме не захочет умирать за такую идиотскую вещь.
– Не имеет никакого значения, что это за решение, – сказал он. – ничто не может быть более или менее серьезным, чем что-либо другое. Разве ты не видишь? В том мире, где смерть-охотник, нет маленьких или больших решений. Есть только те решения, которые мы делаем перед лицом нашей неминуемой смерти.
Я ничего не мог сказать. Прошел, может быть, час. Дон Хуан был совершенно неподвижен на своей циновке, хотя он не спал.
– Почему ты рассказал мне все это, дон Хуан? – спросил я. – почему ты все это делаешь со мной?
– Ты пришел ко мне, – сказал он. – нет, это было не так, ты был приведен ко мне, и я сделал с тобой свой уговор.
– Что ты говоришь?
– Ты мог иметь свой уговор с твоим отцом, плавая вместе с ним, но ты это не сделал, может быть потому, что ты был слишком молод. Я жил дольше тебя. На мне ничего не висит. В моей жизни нет спешки, и поэтому я могу должным образом делать с тобой уговор.